Но нет, ураган отрицательных чувств внезапно угас, и вдруг на месте пожара появился маленький росточек жизни. Крошечный, как нынешнее доверие Джозефа к людям. Прошёл ещё месяц – и это оказалась прекрасная роза, но уже с большими шипами. Ещё два месяца – вырос дивный сад. Правда, местами растоптанный и ещё не оправившийся от пожара, но самый настоящий сад, потому что Джозеф встретил её.

Ту, что не смог сберечь.

Но тогда, много лет назад, он вдруг понял, что всё к лучшему, что Господь помог, что всё не напрасно. Так было нужно. Но некоторые кусты так и не зацвели… Они по-прежнему абсолютно обнажены, а он смотрел на это и лишь глубоко вздыхал.

– Что ж, значит, так нужно. Не существует людей с нетронутыми садами, ведь обязательно найдётся урод, который решит сорвать прекрасные бутоны. У меня теперь есть свой сад, да, неидеальный, но он есть. Теперь всё в моих руках…

Только вот эти руки выдернули все растения и сожгли сад. Эти же руки убили людей и стали причиной гибели младшего брата. Эти же руки разорвали всю жизнь на такие мелкие кусочки, что их больше никогда не склеить. Эти же руки хотели задушить собственную шею, чтобы наконец-то не видеть этот чёртов мир.

А главное – не видеть себя и своих ошибок.

Джозеф дрожащими пальцами открутил баночку и проглотил две белые таблетки. Надо держаться. Это пройдёт. Да, пройдёт. Главное снова не вспоминать прошлое. Главное… главное выключить свой мозг и не думать. Не позволять этой пустоте вспоминать. Самое страшное – это вновь всё пережить, как было тогда…

– Надеюсь, что ты на Небесах встретишься со своим отцом, Хэмф, – бледными губами прошептал в полной тишине Джозеф, поднимаясь с колен. – Но лучше пусть отец останется в своём аду. Там ему самое место.

Коридор предстал перед парнем безразличными белыми дверями и заклеенными окнами, за которыми наверняка привычно валил снег. И это, пожалуй, единственное, что оставалось неизменным: погода Аляски всегда оказалась суровой, несмотря на катастрофы, пожары, болезни, смерти. Как давно Джозеф не выходил наружу… и даже наружу своей комнаты, из которой он только что вышел. Он вновь провёл в постели три дня: смотрел в потолок и не двигался, не ел, только изредка пил воду. Шевелиться не оказалось сил, только плакать – беззвучно, ощущая, как солёные капли впитывали уже такие длинные каштановые волосы. Он плакал до тех пор, пока безразличие ватой не заполнило его тело изнутри – опустошение пришло вместе с воспоминаниями.

Нет, нет, нет, только не сейчас, только не вновь вспоминать…

Надо на что-то отвлечься, срочно на что-то отвлечься… Или на кого-то.

Аривер возник перед ним совершенно неожиданно и выглядел в этой лаборатории куда лучше, чем все остальные и тем более чем Джозеф: такой высокий, что приходилось задирать голову, чёрные спутанные волосы, серые глаза, один из которых был с оттенком голубого, и уже довольно густая борода, делающая его старше, чем он был на самом деле. Джозеф невольно потёр свой подбородок: острые короткие волосы неприятно касались пальцев, уже чистых от крови. Крови…

– Как успехи? – поспешно спросил молодой человек, пока в его голове не начался поистине настоящий кошмар.

– Нет никакого прогресса, – мрачно сообщил Аривер, глядя куда-то мимо собеседника. – Так и не понятно, что же эта за болезнь такая, как действует, почему человек может воспламеняться, как его излечить…

– А какие-то подсказки можно найти? Хоть что-нибудь?

Мужчина вдруг смерил парня резким взглядом.

– Мы изучили нескольких заражённых человек с похожими кожными заболеваниями, как у тебя, ведь у таких не возникает ожогов. Но ничего нового не выяснили, лишь получили ещё больше загадок.

Джозефа не отпускало тревожное состояние, которое стало таким привычным, что он не всегда его замечал, лишь когда беспокойство становилось слишком сильным, как сейчас.

– Но есть шанс что-то же найти? Да?

Аривер оказался в этот раз удивительно угрюмым и неразговорчивым, раз не стал злиться на такое большое количество вопросов.

– Боюсь, нам ничего не остаётся делать, как всем тем, кто имеет иммунитет, собраться в Уно и продолжить человеческий род.

– Но вы обещали спасти Делору! – внезапно вспылил Джозеф, потерявший всякий контроль над своими эмоциями. – Вы обещали мне, что найдёте лекарство и вылечите её! Вы обещали мне! Обещали!

– Ты чуть ли не убил её! – в свою очередь разгневался учёный. – Что за логика просить её спасти, если ты хотел убить её?

– Просто скажите, что вам совершенно наплевать на Делору! – давил на своё парень, сжимая кулаки от злости. – Вы не хотите ни спасать её, ни давать ей отдохнуть, ни вести с ней хоть немного добрее! Вы же её отец!

– Дети мне всегда нужны были только для экспериментов, – с нажимом ответил Аривер. – Я никогда не любил Делору ни как дочь, ни как человека. Она для меня не больше, чем мясо и кровь для опытов, как и ты, но ты отказался от экспериментов, поэтому теперь Делора так и страдает. Всё из-за тебя.

– Нет! – вышел из себя Джозеф, ощущая такой прилив ярости, что заболела голова. – Нет, нет, нет! Вы ничего не знаете, ничего не понимаете! Вы даже не хотите во всём разобраться, а уже обвинили во всём меня! Нет!

– Не я выстрелил два раза в Делору, – прошипел Аривер, зло прищурившись. – Не я.

Он быстро развернулся и ушёл в совершенно другую сторону, а не туда, куда собирался. Джозеф лишь яростно смотрел ему в спину, пока белый халат не скрылся из вида. Он удивлялся тому, как почти не из-за чего вспыхнул как сухая спичка, но это с ним случалось не в первый раз. Он знал, в чём дело, но это знание лишь губило его ещё сильнее, ведь когда-то он мог справиться со своим психическим диагнозом, но сейчас… Сейчас ничто не могло его спасти. Он всё разрушил, а что не смог разрушить – оставил гнить в одиночестве, ведь Джозеф сам оказался одинок. Иногда он чувствовал себя настолько одиноко, что хотелось уйти, закрыть дверь, укутаться в одеяло и разреветься, что есть силы: именно этим он и страдал последние несколько недель. Или месяцев. Или лет… сколько же прошло времени?

Да и не важно.

Ведь порой и вовсе хотелось просто молчать. Молчать день, два, сутки, недели, не произнося ни слова. И тогда приходило новое осознание: молчать не так уж и плохо. В голову поступал круговорот мыслей, о которых так и не узнал мир, но Джозеф записывал их в свой дряхлый блокнотик, который познал так много мыслей, что прочувствовал всю его душу: он знал о Джозефе больше, чем кто-либо. Больше, чем мама, сестра, брат, Филис или даже Делора.

И почему же он молчал? Джозеф ведь сам не понимал, почему он молчал. Может, потому, что его проблемы – ничто в современных реалиях и нынешней катастрофы, и что до них никому нет никакого дела? Или он уже настолько долго молчал, что разучился говорить? Может быть…

Утро. Кафе. Падающий снег.

Она смотрела на Джозефа, не отводя взгляда, и в его глазах ничего не видела – точно глядела в прозрачный хрусталь, не чувствуя ни тепла, ни души, ни сердца. Она прижалась к парню, а тот стоял как вкопанный и ничего не понимал – с опустевшим внутренним миром, где не летали птицы, не ходили пешеходы, не росли деревья и цветы.