Шрифт:
Закладка:
Несмотря на все произошедшее, Серафима никак не покидало ощущение нереальности происходящего. Да и сами грабители в старинных и явно с чужого плеча сюртуках и камзолах, больше походили на ряженых актеров, чем на реальных людей восемнадцатого века, а само предместье – тщательно выстроенными декорациями. Ему казалось, что сейчас вот-вот прозвучит команда «Стоп, снято!» и актеры, мгновенно выйдя из образов грабителей, начнут весело обсуждать последний футбольный матч или недовольно крикнут: «Ну, где, наконец, обед!?», или еще что-то в том же духе.
Но никакой команды не звучало, не было видно ни режиссера, ни съемочной группы со всей своей громоздкой аппаратурой, а актеры (или все-таки грабители?) продолжали, как ни в чем ни бывало, спускаться вниз. Да и кровь на руках Серафима была самой, что ни на есть настоящей. То была кровь убитого священника, и она никак не вязалась с этим театральным действом.
– Эй, вы, а ну стоять! – громогласно крикнул он. Грабители остановились. Было видно, как вздрогнул самый последний, что нес под мышкой продолговатый завернутый в мешковину предмет. Но увидев лишь одного Серафима, они облегченно засмеялись.
– Ты смотри – сам пришел, – осклабился замыкающий (кажется его звали Бернар) и достал из-за пазухи пистолет. Старинный такой, с длинным стволом и изогнутой деревянной ручкой. Точь-точь как в музее. Черное дуло хищно глянуло на легионера. Тут же хлопнул выстрел. С головы Серафима сбило шляпу, а лицо грабителя заволокло сизоватое пороховое облачко.
– Ну все, клошары позорные, сами напросились! – вскричал разъяренный легионер. Резким движением он откинул полу камзола, и, не целясь, нажал на спусковой крючок. Фамас коротко громыхнул. Бернара отбросило назад. На животе его, аккурат в том месте, куда слетелись стремительные свинцовые птички, вспухло кровавое месиво. Он упал на спину и больше не шевелился.
"Клошары позорные" в ужасе повалились на колени.
– Пожалуйста, не убивай нас. Мы не знаем кто ты, но пожалуйста…
– Ковчежец!… Мне нужен ковчежец.
– Какой ковчежец? А-а ковчежец.
Один из грабителей подскочил к распластанному телу и вытащив из-под руки его продолговатый сверток, протянул Серафиму. Но тот не сдвинулся с места. Вместо этого он снял с плеч рюкзак и бросил к ногам «клошара».
– Положи ковчежец сюда.
Тот послушно положил и вопросительно посмотрел на Серафима..
– Теперь поставь, – легионер указал стволом автомата куда.– И отойди.
Грабитель, бережно опустил рюкзак с ковчежцем на землю и попятился назад к своим. Серафим, не опуская ствол, подошел к рюкзаку, взял свободной рукой, повесил на плечо. Ковчежец оказался довольно увесистым: килограмм десять не меньше.
– Кто ты?– хрипло спросил кто-то о из грабителей.
– Человек. Просто человек, – усмехнулся Серафим и добавил.– Но только будущего. Если вдруг надумаете преследовать, то не советую. Убью всех. Обещаю.
С этими словами он стал медленно отступать назад, не сводя глаз со стоящих на коленях людей. Кто их знает, этих клошар: наверняка у кого-то еще за пазухой спрятан пистолет. Только расслабишься и пуля в спину обеспечена. Интересно, насколько далеко били эти пистолеты? На сто, или двести метров?
Дорогой он подобрал сбитую пулей шляпу. В ней зияла здоровенная дыра.
«А ведь мог и убить,» – подумал он и почему-то вспомнил сколковского рабочего в желтых сапогах, с меланхоличным видом смывающего со стартового круга чьи-то кровавые ошметки… Серафим представил, как его тело с пробитой безвольно мотающейся головой, подхватив под мышки, выволокут из «сырницы» и небрежно бросят рядом. Как погрузят потом на носилки и быстро унесут прочь (чтобы не смущать ждущих своей очереди клиентов) словно отработанный и уже никому не нужный материал. Хотя, быть может кому-то еще послужат его сердце, его печень, его….
Внезапно Серафима охватила злость ко всем этим немытым клошарам, к агентам, их хозяину, и даже к рабочему в желтых сапогах.
«Не дождетесь!»– процедил легионер сквозь стиснутые зубы и снова глянул на таймер. Шесть двадцать пять. «Ну что ж, надо бы где-нибудь переждать оставшееся время в максимально безопасном месте».
Рассуждая таким образом, он не заметил, как снова оказался на той же самой утопающей в грязи и помоях улице, в конце которой в своей готической простоте застыла церковь св. Бартоломея. При взгляде на ее устремленный к небу шпиль, Серафим мгновенно вспомнил про убитого священника и его предсмертную просьбу.
«Козетта!… Как я мог забыть о маленькой племяннице несчастного старика!»
Легионер хлопнул себя по лбу и ускоренным шагом направился к церкви. И снова на улице не было ни души и снова его не покидало ощущения, что из-за прикрытых ставен за ним наблюдают чьи-то настороженные, недобрые глаза..
8
Фигурка маленькой девочки в темно-синем бархатном платьице до щиколоток – первое, что увидел Серафим, войдя в храм. Ее черные густые волосы были подвязаны голубой шелковой лентой. Девочка стояла рядом с телом убитого священника и, кажется, плакала, зажав ладошками рот.
– Козетта?
Но девочка даже не повернула головы в сторону Серафима. Он подошел поближе. Да, она действительно плакала.
– Козетта…
Девочка отняла бледные пальцы ото рта и наконец посмотрела на Серафима. В ее темно-карих (или быть может черных?) глазах застыло такое горе, что он на миг растерялся.
– Козетта, я…
Он не успел договорить: со стороны входа послышался шум, как если бы море вдруг пошло на приступ храма. Шум стремительно нарастал, в нем уже отчетливо различались отдельные голоса и шаги, и вскоре Серафим увидел, как в широкие храмовые двери врывается разномастная людская толпа, вроде той, что несколько часов назад перегородила дорогу карете графа Куропатова.
"Словно, одна и та же массовка," – почему-то подумалось Серафиму. Во главе толпы были давешние грабители, чего легионер уж точно не ожидал.
– Вот он, убийца! – громогласно объявил один из них и как– то уж совсем по-театральному выбросил вперед руку с указующим на Серафима перстом.
– Убили отца Горанфло! Убили! Чужак убил нашего священника. Храм Божий осквернили убийством! – на разные голоса вторили ему остальные грабители, но переходить к активным действиям явно не спешили.
"Помнят гады про автомат и печальную участь своего подельника,"– зло подумал Серафим.
Судя по-всему, именно грабители были подстрекателями толпы, которая от их истошных криков все больше наливалась праведной яростью.
Серафим понял, что оправдываться уже бесполезно. Его просто не услышат. А если услышат, то не поверят. Да и не похожи они на разумных людей. Какие-то искаженные злобой рожи, а не лица.
Никакого страха Серафим не испытывал. Может потому, что
