— Ну…Скажем, это вот: душа не что иное есть, как обращающаяся по вечному кругу Фата́р — энергия, какой повелевают маги и колдуньи. Покуда человек жив, эта магия не покидает тело, но в смерти круг разрушится, и магия соединится с той, какая без того рассеяна по миру. Смерть — Хе́ссе — есть конец и вечное небытие. После нее не остается ничего, помимо воли, и волю ту Духи велят страшиться: она сильна, губительна и беспощадна. Поэтому и не велят они припоминать ушедших в вечное небытие — лишь в Дни Поминовения их чтите, а в другие позабудьте, ибо негоже воле мертвецов уродовать живых… Сойдет?

— Благодарю, брат-рыцарь! — серый плащ поклонился вновь и поспешил спустить с крутого склона вала лестницу.

Йотван, пока ждал девку на вершине гребня, нехорошо взглянул на юношу с “заумью”. Подумал — да и вмазал тому под колени, чтоб упал. Дурак был или нет, а все-таки ума хватило не вставать и не роптать — ниже склонился и забормотал положенные извинения. Йотван больше острастки для отсыпал ему оплеуху, сплюнул под ноги — да отвернулся.

— Что тут у вас? — спросил он у второго. — Ждете, что в наступление пойдут?

— Да если бы… Селян шлем нахер. Бегут из заповетренных мест — никакой указ не останавливает. Хоть сколько объявляй убийцами, да вешай — толку чуть. Южнее, там где тракт на Ойена́у, чумные виселицы стоят чуть не частоколом — все одно, бегут! Вот и стоим тут, заворачиваем… Тут братьев-то попробуй всех проверь, а еще эти… Кстати, вы будьте уж любезны во-о-он к тому шатру. Целительницы там. Чтобы заразу не растаскивать.

Йотван взглянул — с вала отлично виден был весь лагерь. Немаленький: шатры десятками, народу — тьма; кто караулит, а кто кашеварит, иные в кости режутся да к девкам из полусестер усердно лезут, другие шуточно друг с другом сшиблись на мешках — сплошная суета. Впрочем, раз позволяют себе раздолбайничать, значит, не так тут плохо все — так Йотван рассудил и серому плащу кивнул.

Внутренний склон длинного вала оказался не такой крутой — сбежал как есть, без лесенки. Девка за ним на зад уселась, так и съехала — ей в самый раз.

В лагере — толкотня, галдеж. Все шастают туда-сюда, траву до голой земли вытоптали; хлам с сором пополам подле шатров, рогатин, загородок; то там, то тут добрая плюха конского дерьма. Ржут лошади, точило скрипит по клинку, мат-перемат — то в кости кто-то проигрался; ругань сменилась дракой — не всерьез, так, чуть бока намять.

Девка смотрела на все это и едва ли не тянулась за плащ ухватиться — все же не решалась. Прежде, по буеракам вдоль реки шла то в пяти, то в десяти шагах, тут же трусцой пустилась, лишь бы не отстать.

Под госпиталь шатер отдали знатный, здоровенный; ткань, правда, — дрянь последняя, разве что не рванье, но здесь, в глуши, едва ли стоило ждать лучшего. Рядом наставили навесов — немало раненных устроились под ними; кто вышел просто подышать да косточки прогреть, кто — лясы поточить да в кости поиграть. Немолодой, насквозь седой уж серый плащ с перебинтованной рукой, лихо смахнул в стакан все кости разом; рядом кружком расселась стайка сплетников — что бабы у плетня; всей разницы — что дым от трубок, точно из печей. Йотван принюхался — жуткое сено курят.

— А Зорг-то наш мозгами тронулся под Биргела́у, слышали?

— Так знамо дело, он же был из шепчущих, а маги там тогда устроили такое…

— Да в жопу бы их, этих магов! Натворят — а добрый брат — вон че…

— Ну ты за языком-то последи!

— Да ладно, все свои…

— Хер с этим Зоргом, вы про Матца слышали? Этот подох, когда клеща из зада выдрал, представляете?

— Да ну! Как так?

— А вот… Весь Полуостров с ним прошли, с паскудником, в такой он жопе выживал… и че? Уж подъезжали к Парвенау, он клеща на зад поймал! Ну, выдрал, знамо дело, дальше поплелись… А дырка эта нагноилась у него — так он за пару дней от лихорадки сдох!..

Дальше, на самом солнцепеке, высились позорные столбы — почти все занятые. На ближний забралась наглая крыса и щекотала длинными усами лысину закованному мужику — тот дергал головой, но тварь согнать не мог, лишь шею натирал; возле другого группка молодых серых плащей пинала сопляка себе под стать: “Подумаешь теперь пять раз, прежде чем ссать в костер!”.

Ну а уже на выселках, подальше от всех остальных, держали связанных еретиков. Не знатные — тем бы небось навес соорудили да оставили чего кроме уж насквозь проссанных вонючих нидерветов да дырявых хемдов. И не пытали бы — за целых и здоровых выкуп-то небось побольше будет…

Крики сносило в лес, да и не разобрать за гомоном шумного лагеря; только и видно, что целительница там при них — чтобы не сдохли раньше времени. Девка хоть молодая, да умело раны затворяла. Йотван невольно фыркнул про себя: а неумелых не осталось-то поди.

— Брат Йотван… — тихо позвала малявка. Она смотрела в точности туда же, взгляд не отводила; в глазах, казалось, видно было отражение в огромном блике: на самодельной дыбе мужичонке вывернуло руки из суставов. — А почему здесь ваши, орденские, сидят ранеными, если тетенька та так умеет?

Девка теперь лишь задрала лицо, точно ему в глаза уставилась. Он тихо проклял про себя тот день, когда Духи послали ему любопытного ребенка — хуже кары нет.

— Да потому, что эта “тетенька” — как и все остальные, сука, “тетеньки” целительницы — так лихо может только раны затворять, и то поверх штопать приходится, чтобы не расходились. А с остальным у них там сложная наука колдовская, без пары бочек пива хрен проссышь. Одних спасают от небытия, ну а иным толком помочь не могут. Вот если выучишься в полусестры, будешь в госпитале помогать, тогда, может, чего узнаешь.

— А-а-а…

— Пасть закрой, муха залетит. И задом шевели, — и он шагнул под сень высокого шатра.

Девчонка стушевалась и зажалась: ей непривычно, он не говорил раньше так грубо. Только умишка-то достало, чтоб понять: лучше сильней не раздражать — и она заспешила следом в полумрак шатра.

Он сам заметил, что мгновенно подцепил привычную манеру речи — и прежде-то великим мастером словесности не слыл, только и мог, что Книгу прочитать, а на войне и вовсе приучился не задумываться, всех херами крыть. Пока шел