— Зато теперь он мертв, — тихонечко произнесла она.

Йотван скривился и еще раз сплюнул.

— Не мертв. Только лишь бросил тело — отыщет новое и заново придет, пусть и не к нам уже. А тут, — он глянул в сторону вороньих криков, — кто-то устроил этой пакости раздолье.

Он помолчал и повторил еще раз:

— Вершнигов порождает человек. Тот, кто убил и бросил труп, тот, кто нашел его и не сподобился сжечь или пригласить жрецов. Кто-то здесь вырезал деревню и оставил всех лежать…

— И мы туда пойдем, чтобы их сжечь? — опасливо спросила девка.

Йотван крякнул. Глянул на мелкую, губы поджал и головою покачал — наивная она еще, и то ли ты ее жалей, то ли над нею смейся.

— Нет.

Она не поняла. А он с досады чуть не выругался.

— Мы обойдем подальше и помолимся, чтобы еще какая дрянь не вылезла.

Только дурак полезет без отряда да без чародейки — так он договорил уже себе.

Он деревень не жег, хотя приказ и знал; он эту не полезет вычищать, хотя по совести может и должен бы. Он не дурак.

А еще слишком хочет верить, что, наверное, выжил не зря. Настолько хочет, что не станет рисковать подохнуть по пути.

Глоссарий

Земля — крупнейшая административная единица в орденском государстве; управляется ландмайстером.

Ва́тмал — грубая шерстяная ткань.

Ко́тта — средневековая европейская одежда, похожая на длинную тунику. Носилась и мужчинами, и женщинами.

Эль — в рамках средних веков можно провести четкое разграничение между элем и пивом: эль не содержал хмеля, тогда как в пиво он добавлялся.Все средневековые напитки содержали гораздо меньший градус алкоголя, почти всегда разбавлялись и употреблялись всеми, начиная с достаточно раннего возраста.Слабый эль — напиток, изготавливаемый путем вторичного использования солода. В результате он почти не содержит алкоголя и не имеет выраженного вкуса

Ва́йда — название растения (вайда красильная) и получаемого из него синего пигмента.

Часть I. Глава 2

Осень все набирала силу. Страшнее становились ночи — холоднее и темнее; из леса раздавались крик лосей и жутковатая кабанья топотня, в слепящей черноте, разлитой меж стволов, звучащие особо жутко; день укорачивался, умирал.

Йотван все шел. И девка — вслед за ним.

Дни растворялись в белой дымке Повелителя Туманных Троп, хворь все не начиналась — Духи миловали. Рыцарь с утра из раза в раз придирчиво осматривал себя, искал знакомые чумные признаки — не находил и ненадолго успокаивался. Повезло.

С девкой освоился — на сей раз она отживела проще и быстрее. Снова взялась лезть под руку, чтобы помочь готовить на привалах, снова несмело и неловко спрашивала про жизнь в Ордене, про Духов и про веру.

Сама рассказывала мало — и все ерунду. То Йотван рявкнет, когда чуть не тронула коровий пастинак, а она удивится да припомнит, что в ее деревне его звали сахарным — нечасто попадался, взрослые носились с ним, будто с сокровищем, вываривали, чтобы получить хоть бы крупицу сахара, да выходило не всегда, а дети норовили стебли обломать и облизать — всыпали им за это от души.

Йотван тогда сообразил: она же про осве́гу, ту траву, какой на Полуострове, особенно на дальней оконечности — тьма тьмущая. Где потеплее, повлажнее, она набирает много сладости — оттуда рыцари, кому свезло урвать, тащили сахарные головы чуть не мешками. Он лишь теперь заметил, до чего эти растения похожи. А девке объяснил, чтобы и вовсе позабыла трогать эти стебли и лизать — здесь, на востоке, сахарного пастинака не было, только коровий, и Йотван видел, как и взрослым доводилось от него подохнуть.

В другой раз им попалась у реки челюсть лося — обглоданная начисто, но еще свежая, и девка вспомнила: мать ее часто уходила в лес ставить силки на птиц. “Лучше бы мужика в силки поймала” — говорили ей, но она никогда не отвечала. Раз принесла из леса вместо птиц два черепа лосиных. Сосед, дед старый и полуслепой, сделал из челюстей полозья для смешных, нелепо маленьких саней — девка каталась на них до тех пор, пока не стала слишком велика.

В дни, когда много вспоминала, она плохо засыпала и подолгу копошилась и сопела, стараясь, чтобы он не понял: она плачет. Йотван предпочитал ей подыграть и делал вид, что спит. Так дни сменялись днями.

Однажды, едва за полдень, они вышли к кордону. Вал протянулся с севера на юг — сколько хватало глаз: вздымался и на этом берегу реки, и на другом, терялся меж стволов в лесу, но не сходил на нет. Земля, еще не слежанная до конца, чернела, и мятая трава торчала тут и там — где-то поникшая и умирающая, а где-то же наоборот прижившаяся вновь.

Ветер нес прочь и запахи, и звуки — и не поймешь, сколько здесь человек, помимо суетящихся на гребне. Девке они как будто не понравились — она нахохлилась, смотрела настороженно, чуть ли к ногам не жалась.

— Кто будешь и откуда? — крикнули из-за кордона.

Приветливого в голосе было немного — все больше настороженного, подозрительного. В этих проклятых землях даже орденские братья вынуждены были принимать друг друга, как враги.

— Я буду Йотван из Лиесса, — отозвался он.

— А что один? Отряд твой где или какой оруженосец?

— Не было, я хворой ушел. Думали, не чума ли, но, похоже, Духи миловали.

— А девка что?

— Девка из Мойт Вербойнов.

Повисла тишина — ветер свистел, река журчала, но кордон молчал. Йотван нетерпеливо ждал и начинал уж злиться.

— Сука, ну сколько можно сиськи мять? Рожайте побыстрее! — не сдержался он.

Два шепчущихся юноши смотрели с гребня вала. По мордам ясно — не хотели пропускать, не верили. Один из них вздохнул.

— Спроси заумь какую-нить. Ответит — пропусти.

Он думал, его будет не услышать, но коварный ветер сменил направление, донес.

— Ты не припух, молокосос? Тебя какая сука научила с рыцарем так говорить?

Второй умнее оказался — лишь на миг задумался и голову склонил.

— Простите уж, брат-рыцарь, с запада много пройдох бегут. Случались уже те, кто одевался рыцарем да пробовал пройти — ну и семью с собою провести. Проверить надо.

— Так проверяй уже быстрее, долго мне перед тобой стоять?

— Книгу о Четырех прочтите. Чего-нибудь, чего селянин или горожанин знать не знают.

Йотван задумался — поди пойми всю эту чернь и что они там знают. Поскреб лоб под кольчужным капюшоном, а потом и