— Откуда у тебя кольцо?

Девка привычно мялась и отмалчивалась, бросала взгляд из-под завесивших лицо волос, и все же буркнула тихонько:

— Матушка дала.

— А матушке откуда перепало?

За дни, что миновали, он успел подумать: не Мойт Вербойны ее воспитали, вот уж нет. Великий Дом воспитывал детей не так, эта — селянка, тут не спутаешь. А значит, решил, он, девка — ублюдок; только вот откуда у нее тогда фамильное кольцо?

— Не знаю.

Она, чтобы занять себя, подобрала дубовый лист и принялась мять в пальцах — он не иссох еще и не крошился.

Как и все прошлые разы давить Йотван не стал — пусть уж молчит пока, в Ордене разберутся. Лишь хмыкнул в бороду, рассматривая, как она сковыривает с листика чернильные орешки и пытается расколупать и их. Только когда ей надоело, и она хотела было бросить их в костер, он помешал — руку перехватил.

На удивленный и испуганный взгляд пояснил:

— Нечего сор в огонь бросать. Разве на научили, что он свят?

Она таращилась во все свои огромные глаза, но не решалась пискнуть.

— У вас, я спрашиваю, что, пламя священным, не считали? Не научил никто, что все, что брошено в огонь, к Духам отправится?

Теперь она глаза, напротив, прятала.

— Простите, — девка потянулась поклониться и уткнуться носом в землю; только рука, в его руке зажатая, мешала. — Простите уж пжалста, дядь!

— Да отвяжись ты со своим “простите”, - отмахнулся он, ручонку ее выпустил. Она, вместо того, чтоб встать, еще старательнее ткнулась в землю. — Да и не “дядь” я, кто тебя вообще учил? К орденским рыцарям “брат” надо обращаться, поняла?

Девка, не разгибаясь, закивала.

— Извините!

— Уймись, сказал, что мне твои “простите-извините”. Ты на вопрос ответь.

Она долго молчала, вся зажатая, и Йотван думал уж махнуть рукой, когда девка уселась и, глядя в костер, заговорила:

— В огонь швыряли ленты — просьбы Духам донести. Вокруг костров плясали. Прыгали сквозь них. А мне не разрешали, говорили, мелкая. Еще пускали ленты в воду — красивые, кабудто рыбки, когда отпускаешь. Вода была холодная, а руку не велели доставать, покуда ленту видишь. Это чтобы от болезней в холода Духи уберегли. Кончилось время Южных Духов, говорили, наступило время Западных.

— Это в первый день осени, — Йотван кивнул скорее сам себе.

Не удивился — навидался всякой ереси на Полуострове за столько долгих лет. Видал и бичарей, что шлялись между городов и замков, и истязали и самих себя, и всякого, кто подвернется; проповедовали: им, де, известна воля Духов, они-то знают, что, если лупить себя на завтрак, ужин и обед, то придет время благодати. Видал и тех, кто юношей на совершеннолетие подвешивал за их же собственную кожу, загоняя под нее ритуальные пруты — и только тех, кто выносил это и выживал, звали мужчинами. Видал тех, кто сжигал жен заживо, если муж умирал вперед… Ну а что ленты в воду отпускали, не в огонь — за то Орден бы выдал буллу, может, проповедников прислал. Тоже, конечно, ересь, но хоть безобидная… Было бы дело только в том — не воевали бы…

— Да… — тихо подтвердила девка. — В первый день…

Она хоть сдерживалась, Йотван все равно заметил, что глаза на мокром месте.

— Сопли-то подбери, — велел он, — и скажи мне лучше: хоть Книгу-то о Четырех у вас читали?

— У нас читать мог только Яськин сын, но он куда-то делся. Уж давно. Болтали, что ушел, но матушка сказала, врали. Помер где, наверное, — девчонка силилась не шмыгать носом, только все равно последнее добавила с особой важностью — за кем-то повторила.

А Йотван тяжело вздохнул: не то что не читали, она даже и не понимала, про что он.

Принято было говорить “читать”, только на самом деле-то рассказывали наизусть. Да и не книга то — предания о жизни Духов и о магии, о старине, о людях, что тогда гораздо ближе знали Духов, жили с ними рядом.

Ему бы злиться, только Йотван вместо того чувствовал усталость. Столько ходило проповедников и столько лили кровь верные братья — а что толку? Даже здесь, в самом центре Лангелау, а не на какой забытой Духами окраине, и то так мало знали и так безнадежно далеки были от понимания их веры. Подумать — так у вот таких селян гораздо больше общего с еретиками из Оршо́вы, где давно не слышат Духи, и не верят люди.

И в глубине души он знал, что сложно их винить: им-то не приходилось видеть Лунного Огня в Лиессе — как им тогда понять его величие?

— Слушай, малая, и запоминай, — вздохнул он снова. — Про воду — это ересь все; только огонь нас связывает с Духами — и потому он свят. Как разгорается костер из искорок, так истовая, правильная вера, вспыхнувшая в Полнолунных горах на востоке, разгорелась в пламя, и из него родился Орден. Там, в тех горах, стоит зеленокаменный Лиесс, а в нем на крышах, площадях, колоннах и мозаиках зажигается Лунный Огонь — дар Духов нам. Именно в нем начертана их воля, и волю эту Орден несет по всем землям. Мы потому зовемся так — Орденом Лунного Огня, Лиесским Орденом.

Девчонка снова пялилась во все глаза, слова ловила и, казалось, в самом деле каждое запоминала. Не замечала даже комарья, какое не мог разогнать ни дым костра, ни стылый холод скорой ночи. А Йотван уж не знал, от вшей чешется морда или же ее нагрызли эти твари.

Пока он зло, остервенело скреб лицо ногтями, девка сама себе кивнула и ответила так важно и серьезно, как умеют только дети:

— Я запомню. Все запомню. Обязательно.

Йотван невольно хохотнул.

— Ну вот тогда еще чего запомни, мелкая. В Книге о Четырех так говорится: Духи Запада покровительствуют земледелию, они — начало всех начал; Южные Духи, что не знают равных в силе и в войне, уберегут все взращенное; Духи Востока учат: путешествуя, найдешь недостающее; а Духи Севера взлелеют тех, чья сила в голове и в ремесле.

— Знаю! — Она заметно оживилась. — Знаю! Мы на плетень в честь них всегда вешали ленты. Зеленые по осени — для урожая. Синие зимой, чтоб дураков не народилось. Потом красные, чтобы погода была добрая А летом — желтые, чтоб всем хватило