Шрифт:
Закладка:
Но женщина все шла.
И тут он выругался. Наконец сообразил.
Сплюнув, он взялся за родную рукоять второй рукой и больше уж не ждал — пошел вперед, а с шага сразу перешел на резкий выпад. Женщина отшатнулась — валко и неловко, но уж слишком быстро, слишком странно — не так бы увернулся человек. Она так и остановилась, в неудобной полунаклоненной позе, замерла, и только голову по-птичьи повернула.
Бессмысленные мертвые глаза не видели, но все-таки она смотрела. Двигала челюстью, как будто бы училась ею пользоваться, слова на языке катала — не сразу вышло с ними совладать.
— Зачем… ты…
— Молчи, тварь!
Йотван опомнился, точно освободился от оков ее дурного взгляда, и опять напал. Но мерзкая неправильность и чуждость интонаций не давали позабыть слова, вороний крик давил на голову и все мешал собраться. Удары проходили мимо.
Тварь оказалась верткая и тело берегущая. Она не щерилась, не злилась и как будто вовсе позабыла, что такое мимика — лицо обвисло маской, растерявшей всяческое выражение. И только когда кончик меча все же щекотнул тонкую руку, она шарахнулась заметнее, будто испуганная, на мгновение задумалась — и припустила прочь.
Йотван, отчаянно ругаясь, бросился за ней — по счастью, бегала она неловко, словно не привыкла еще к двум своим ногам. Он рубанул ее всем своим весом, сверху вниз — хрустнули кости; рыцарь чувствовал, как те ломались, пока меч в них не застрял.
Женщина не кричала — вообще не издала не звука — вместо того летел вороний крик. Только попробовала дернуться и снова побежать, а не сумев, остановилась, будто бы в задумчивости. Дернулась еще пару раз, пытаясь разобраться — меч накрепко застрял. И лишь тогда она тягуче обернулась.
Лицо ее по-прежнему не выражало ничего, но Йотван все же испугался в этот миг — какое-то чутье сказало ему, что сейчас надо бежать. А тварь сделала шаг назад — так же естественно, как если бы пошла вперед. Меч уперся во что-то, мерзко скрипнул, но поддался — и тело сдвинулось по лезвию. Тварь чуть замешкалась и с хрустом довернула голову, свернув и без того распотрошенную до мяса шею. Руки вцепились в плечи Йотвану — им не мешало то, как выворачиваются суставы.
Он бросил меч и торопливо отшатнулся, вырвался, выхватил кинжал и принялся колоть тварь — в спину, в бок; куда придется, лишь бы поскорее, пока не опомнилась и не сумела совладать с неловко вывернутыми руками.
Остановился, только когда понял, что страх сбил дыхание, и он хрипит и задыхается — шарахнулся назад.
Тварь чуть шаталась, но стояла. Помешкала — и снова с жутким хрустом повернула шею, чтобы взглянуть на него.
Шум сердца в собственных ушах сумел перестучать вороний крик — птиц Йотвану было почти не слышно. Он тяжело дышал и медленно осознавал, что остается делать.
И прежде знал, что мерзость эту сложно убивать, но лишь теперь, лицом к лицу и без единого помощника, сумел понять, насколько. Он ведь сперва подумал: мелочь, ерунда! Видал ведь на войне подобных, но слепивших себе тело из десятков, если не из сотен мертвецов, и много лучше им владеющих; видал и тех, что даже говорят и заговаривают тебе зубы, не давая распознать себя…
Плюнув, он бросился бежать назад, к мосткам — не ждать же, пока тварь опомнится. Но та как будто только этого ждала — кинулась следом. Йотван порадовался: не придется догонять или искать потом в лесу.
Мельком успел заметить девку — перепуганную, вжавшуюся в жердь. Распахнутые детские глаза с горящей осенью вокруг зрачка смотрелись жутко.
Он подхватил мешок с броней, чтобы весь его вес обрушить на тварь с разворота. Грохот стоял такой, что зазвенело в голове.
Йотван едва не кувыркнулся, чудом выправился и, с натугой приподняв мешок, ударил снова. А после рухнул на него, чтоб тварь точно не встала, и взялся судорожно шарить рукой в горловине. Вытянул шлем и принялся лупить по разметавшимся по сторонам мешка рукам, потом ногам, лишь под конец разбил и голову.
Кровь с мозгом вперемешку разлетелась в стороны, стекала по перекореженному шлему, пропитала ткань мешка. Осколки кости захрустели под ногами, когда он поднялся.
На всякий случай он поторопился найти меч и пригвоздить тварь им. Утер вспотевшее лицо — зря, лишь размазал кровь.
Птицы все каркали за лесом. Ветер приносил вонь мертвечины.
Костер громко трещал, упругий жар бился в лицо и чуть не обжигал. Йотван не отходил и мрачно смотрел в пламя. Борода чесалась.
Малявка снова стала тихой и зашуганной, жалась в сторонке и не лезла под руку, когда он взялся таскать из лесу ветку за веткой. Не спрашивала, когда он натужно свалил тело поверх веток и когда поджег. Прятала взгляд, если он на нее смотрел.
Подумав, он с оттяжкой сплюнул под ноги.
Жаль и брони изгаженной, и девки перепуганной, и даже золотистого осеннего пейзажа. Жаль смутного покоя, что исчез без всякого следа.
Жаль — только что поделаешь?
Йотван соединил ладони и шепнул в огонь скупую благодарность. Духам — за то, что тварь попалась молодая, в силу не вошедшая; за то, что пламя заберет останки безымянной женщины. За то, что справился.
— Мелкая, — позвал он. — Смотри. Смотри и на всю жизнь запоминай, что нет зверей страшнее тех, что порождает человек. Ты только что увидела такого.
Девчонка осторожно подняла глаза. В них отразилось пляшущее пламя.
— Вы говорили, все, что мы сжигаем, к Духам отправляется, — почти беззвучно выговорила она.
— Все верно. Только при большой нужде Духи прощают нас и милостиво забирают то, что слишком уж опасно оставлять. Как эту вот, — он подбородком указал в огонь.
— А что это?
— Это был вершниг. Душа уродливая, искалеченная, ищущая для себя вместилища. Они находят мертвецов, каких жрецы три дня не хоронили по обряду, и забирают их тела или же части. Этот молоденький, нашел труп поцелее и в нем и ушел. На Полуострове бывали здоровенные, откормленные — много сильнее и умнее этого. А хуже всего… — он на миг замолк и вспомнил, как смывал с лица свежую кровь, — что тетка эта могла быть чумной.
Девка молчала долго, будто поняла, что это могло значить. Неловко дергала
