Шрифт:
Закладка:
Я пожертвовал. Он, ни слова не говоря, открыл дверцу, втиснулся на пассажирское сиденье и стал указывать мне дорогу. Пару минут спустя он попросил остановить машину, велел ехать до конца улицы и убрался прочь.
Здание ешивы не произвело на меня особого впечатления. Широкое приземистое строение больше всего напоминало среднюю школу. Никто даже не попытался остановить меня на входе. Я подошел к курчавому пареньку, который, привалившись к стене, читал книгу, и спросил, где я могу найти раввина Штампфера. Он посмотрел на меня с подозрением, но любезно проводил по коридору, распахнул тяжелую деревянную дверь и исчез. За обшарпанным письменным столом сидел молодой человек лет двадцати пяти. На его остроносом лице курчавилась реденькая рыжая бороденка, не способная скрыть безвольный подбородок. На переносице виднелись ямочки от только что снятых очков. Над всем этим красовалась шляпа, которую будто силой натянули ему на лоб.
– Шалом алейхем.
– Шалом. Я ищу раввина Штампфера.
– Кто его спрашивает?
– Ширман. Скажите, пожалуйста, как мне увидеть рабби.
– По какому делу?
– У меня есть для него сообщение.
– Может быть, я смогу ему передать?
– А вы кто?
– Я один из его секретарей. Рабби очень занят. Не думаю, что он сможет принять вас сейчас.
– Это сообщение от его дочери.
– От Рахили?
– Да.
– Где она?
– Рабби расскажет вам, если сочтет нужным.
– То есть вы знаете, где она?
Я вдруг вспомнил, что не спал почти сутки. Повернувшись к двери, я бросил через плечо:
– Завтра-послезавтра снова заскочу. Передайте рабби, что я приходил с сообщением от его дочери, но вы меня к нему не пустили.
Я неторопливо двинулся к лестнице.
– Погодите!
Он крикнул что-то на идиш, и тут же появился кучерявый. Не переставая мне улыбаться, секретарь наклонился к нему и что-то прошептал. Мальчишка кивнул и убежал.
– Как у нас говорят: «В тишине и уповании»[4].
Мы стояли и ждали.
Через пять минут из глубины здания вышли четверо. На комитет по приему дорогих гостей они ни капли не походили. Вся компания окружила меня плотным, на мой взгляд, даже слишком плотным, кольцом. Один из них подошел ко мне так близко, что на меня пахнуло табаком. Он курил. И много.
– Где Рахиль?
– Я же сказал, что буду говорить только с рабби.
– Говорить со мной – все равно, что с ним.
– И рабби об этом известно?
Кто-то толкнул меня в спину концом палки. Я отлетел, чуть не врезавшись в рыжего. Но у меня не создалось впечатления, что это его смутило.
– Где Рахиль?
Я оглянулся. Они стояли слишком близко, чтобы воспользоваться палками, но лица их мне не понравились. Я пытался сообразить, с кого из них мне начать, но не успел. Дверь распахнулась, и в комнату вошел один из самых несуразных людей, которых мне только доводилось видеть. Низкорослый, почти карлик, с носом, похожим на красную кнопку, и слишком большим для своего лица ртом, как будто навечно сложившимся в сардоническую ухмылку. В одной руке он держал резную деревянную трость, местами почерневшую от старости. Вторая рука ритмично подергивалась – явный признак начальной стадии болезни Паркинсона. Спина была чуть сгорблена, а шея кривилась под тяжестью огромной головы. Он смотрел на нас снизу вверх, как комик, ожидающий реакции на одну из самых удачных своих реприз. Вначале он стоял и рассматривал нас, не проронив ни слова. Потом подошел ко мне. Молодцы, окружившие меня, попятились, будто боялись, что он на них наступит.
– Молодежь, – невозмутимо произнес он, – быстро теряет голову.
Говорил он тихо и вежливо, с легким, трудно определимым акцентом. Не дожидаясь моей реакции, он повернулся и окинул молодцев взглядом. Вид у них стал такой, будто их ударили, но тут рыжий что-то сказал на идиш. Коротышка выслушал его с полуприкрытыми глазами, после чего снова повернулся ко мне:
– Я – раввин Шимон Злоркинд. Помимо прочего, я обучаю этих юношей святому писанию и мудрости.
Я очень хотел сдержаться, но не смог:
– По-видимому, все уроки мудрости они проспали.
И тут он меня удивил. Его рот, и без того широкий, растянулся еще шире, и он залился громким счастливым смехом.
– Проспали уроки, – прокашлял он. – Это смешно. Проспали.
Его смех оборвался так же неожиданно, как начался, и он снова уставился на меня:
– Ты знаешь, где Рахиль?
– Да.
– Как девочка себя чувствует?
– С ней все будет в порядке.
– То есть сейчас не в порядке?
– Что-то в этом роде.
– И если бы причиной тому был ты, ты вряд ли сюда пришел бы.
– Совершенно верно.
– Если девочка где-то прячется, логично предположить, что она послала тебя с сообщением к отцу.
– Да.
– Пойдем со мной.
Он повернулся, жестом приказал рыжему следовать за нами и захромал к двери. Я пошел за ним. Один из молодцев не успел достаточно быстро убраться с дороги. В воздух взметнулась трость и с силой обрушилась на его ногу. Он взвыл от боли и разразился тирадой на идиш, не очень похожей на цитату из священного писания. Злоркинд снова улыбнулся мне счастливой улыбкой:
– Молодежь.
3
Изнутри ешива еще больше напоминала школу в конце учебного года. Десятки юношей, одетые в одинаковые черные костюмы, толпились в коридорах или спешили куда-то с тетрадями под мышкой. Некоторые из них стояли с книжкой в руках и читали вслух перед небольшими группами слушателей. Двери в учебную аудиторию были открыты, и можно было видеть за маленькими партами студентов, сидящих по двое, почти соприкасаясь головами. Казалось, окружающий шум не долетает до их ушей. Злоркинд, держась за перила, поднимался по широкой лестнице. Идущие навстречу почтительно ему кивали. Один раз он
