Шрифт:
Закладка:
Леон как-то стыдливо посмотрел на Ларика, словно сомневался, что тот его поймёт, потом продолжил, сглатывая волнение: «Это такое чувство, когда тебе от неё ничего не надо. Совсем ничего. Только чтобы была рядом, глаза её видеть счастливые, угадывать её желания, состояние души — и это целый мир для тебя. Когда дышишь ею. Смотришь её глазами, чувствуешь её кожей. И при этом ты, конечно, мужик, со всеми вытекающими,… но это совсем не важно. Всё растворено в ней. Этого не постичь до конца и не передать словами. Конечно, это похоже на сумасшествие, но от него невозможно отказаться добровольно. Ты никогда в детстве не чувствовал, как кто-то перед самым засыпанием твоим тебя баюкает, поглаживает, ласкает и снимает всё плохое, что за день накопилось?
— Не помню. Но что-то такое бывало. Не четко, — Ларику почему-то стало жалко Леона, так внезапно приоткрывшего ему своё тайное и явно наболевшее.
— Это твой ангел, который тебя любит абсолютно безусловно и думает только о тебе и ни о ком больше. Только о тебе. Чтобы тебе было хорошо. Тебе. Вот и мне также хочется думать и делать всё для неё. Только для неё. Это, конечно, любовь. Несомненно. Но это Ангельская любовь. Все остальные чувства по сравнению с ней немногого стоят. Только понять это может тот, кто пережил. Невосполнимое. И стоит ей только слово сказать… — Леон запнулся, Ларику показалось, что у того встал ком в горле, и как-то странно дернулись плечи. От вдруг повисшего молчания Ларику стало не по себе.
— Да х*ли я тут тебе уши промываю? Ты не поймёшь всё равно. Пи*дуй, Ларик, отсюда подальше, тебе-то я меньше всего хотел об этом говорить, вырвалось… Мне одному сейчас надо побыть.
Ларик ушел, ошеломленный неожиданным и ни на что не похожим признанием Леона. В этот раз Ларик ему почему-то поверил.
Слова Леона засели в памяти. Теперь Ларик уже очень хотел разглядеть в Насте то, что побудило Леона на такие чувства. Но даже поглядеть на неё, не говоря уж о «поговорить», удавалось крайне редко. Во-первых, Настя, как Ларик заметил, его элементарно избегала. А во-вторых, у него при взгляде на неё возникали совсем другие чувства, чем те, о которых ему так мучительно говорил Леон. Она повзрослела, всё-таки работа и учёба наложили на неё значительный отпечаток. Теперь она не расширяла от испуга свои глаза, когда взгляды их случайно встречались. В чём-то она стала даже вызывающе независимой и спокойной. И чисто по-женски она стала очень привлекательна. Её стройные бёдра и ноги, переступающие назад, когда она в первый раз мыла пол в бабушкином доме, иногда невольно вставали перед его глазами, если он задумывался о ней. Но ничего, вызывающего какой-то особой ангельской любви, Ларик в упор не видел. Девчонка, как девчонка, неглупая и очень даже симпатичная, в которой он, несомненно, принимает невольное участие и которая, разумеется, была для него совсем не чужим человеком. Защищать её — он чувствовал себя обязанным. Если не он — то кто?
Но, как ни странно, после разговора с Леоном Ларик стал спокойнее. Всё стало определённее. Леон пылинке не даст на неё упасть, если Ларика и нет рядом. А сама Настя в Леона похоже не была влюблена, и это Ларик чувствовал тоже определённо, на подсознательном уровне. Уважала? Да. Восхищалась? Да. Но любить его, как мужчину? Вряд ли она была в него влюблена. Она вообще, как казалось Ларику, ни в кого не была влюблена. Пока, во всяком случае, никто не вызывал у неё каких-то особых чувств, ни в чём это не проявлялось. Леона она скорее всего даже и любила, но, может, как отца, старшего, мудрого, интересного и надежного? Правда, и это отношение Насти к Леону почему-то вызывало у Ларика чувство глухого раздражения, сродни ревности.
— Не ревную же я её? Сестра же… почти. Устроили тут избу-читальню!
Чувство раздражения у него вообще превалировало над всеми остальными чувствами в последнее время. Что-то шло не так. Точно определить, что именно «не так», он не мог. Сразу и слишком многое шло не так. Ощущая свою ответственность перед решающим смотром он старался себя перенастроить, отвлечься, убрать куда подальше это гнетущее чувство, но не получалось. Тогда он пустил всё на самотек, слишком много сил приходилось вкладывать в работу. После репетиций, придя домой, сняв потную рубаху, он тут же проваливался в тяжелый сон. Эти «пьяные» концерты на стороне, которые вначале казались такими весёлыми, значительными и даже полезными с точки зрения компенсации Пятакову, теперь выбивали из нормального ритма. После концертов мужиков из хора обычно усаживали за особый стол, а Ларика приглашали за «приватный», для своих. Мужики косились, но молчали, понимая, что они в чужом приходе, куда со своим уставом не ходят. По дороге домой беззлобно подшучивали над ним, но капля и камень точит, не то что отношения между людьми. Появилось что-то, смутное, неприятное, между ним и хористами, чего Ларик вовсе не хотел.
Но сегодня с утра всё было прекрасно, загрузились и «с Богом» поехали в город, провожаемые женами, приятелями. Даже Пятаков вышел на крыльцо пожелать успеха, Ворот тоже должен был ехать вместе с хором, но в последний момент ему неожиданно позвонили, и он остался на работе, чтобы подготовить срочно кому-то в райисполкоме понадобившиеся планы работ и мероприятий клуба до осени. Леона это удивило, и он тоже вышел к автобусу, лишь проводить и проверить, всё ли взяли с собой. В принципе он там был не нужен, ни как помощник, ни как организатор, Синицына давно ему это сказала.
— Илларион Николаевич, ты там будь аккуратнее, мужиков держи и сам не плошай, — улыбаясь, напутствовал Ларика Лео, шутя и явно намекая на состоявшийся между ними разговор.
— Да не боись, Леон. Не впервой. Чего это ты вдруг забеспокоился-то? — Ларик иронично сощурил глаза.
— А я тебе уже всё давно сказал, Ларик, что хотел, просто будь осмотрительнее, — Леон «надел» на лицо своё странное «вялое» выражение, как всегда, когда волновался из-за чего-то.
Всё взяли с собой артисты. Не первый раз ехали. Честно говоря, никто не
