недавно снова вернулся. С год. А то и меньше.

— Он похоронил жену?!

— А ты не знала?

— Нет. Никогда не говорил об этом.

— Значит, сильно болит. Он её всё на руках, говорят, по двору-то носил. Болела она у него. Ну и прибрал Господь, царство небесное ей. Не говорит, ну ты и не спрашивай. Болит, значит. А памятника ей не поставил, говорят. Крест только стоял сначала, а теперь камни какие-то привёз, вроде. Хороший он человек, Настенька, только старый он для тебя. А так-то очень хороший. Видно, что добрый, — Настя ничего не ответила, эта новость почему-то сжала ей сердце, то ли от жалости к Леону Сергеевичу, то ли от предчувствия чего-то тревожного, о чём она не решилась тогда даже и думать.

А Леон оставался, как всегда весело-доброжелательным, угощал Настю бутербродами, вечерами напролёт спорил с ней о прочитанных книгах, задорно втягивая её в заранее казусный спор. Первую свою зимнюю сессию Настя сдала блестяще, особенно она удивила словесника своими обширными литературными вкусами. Леон только хохотал: «Ты слушай меня, Настюшка. И всегда будешь на высоте. Не надо бояться нетривиальных подходов и взглядов. Пойми, чем неожиданней точка зрения человека, тем он интереснее собеседнику. Теперь ты у вашего словесника будешь в любимчиках!»

Остальные предметы она тоже сдала на отлично.

— Вот если бы я училась на очном, мне светила бы повышенная «стипеша», — шутя «сокрушалась» Настя.

— Ты хочешь на очный перевестись? — встрепенулся Леон.

— Да нет. Мне и так хорошо. Я уже очень привыкла жить здесь, как дома. И бабулечки меня балуют, даже больше, чем Ларика.

— А что так?

— Да он что-то совсем задерганный какой-то стал. Мне иногда кажется, что ему не по себе что-то.

— Он ничего такого не говорил, — Леон внимательно смотрел на Настю. — Ладно, поговорю я с ним, — в последнее время и Леону стало казаться, что у Ларика не всё ладится. Денег он стал зарабатывать больше, или получать «поощрительные», как мужики называли некоторые суммы денег, перепадавшие им от крутышек из чинов за внеурочные концерты на их междусобойчиках.

Всё это несказанно бесило Пятакова, который вынужден был и тут им доплачивать из совхозной кассы, всё-таки иногда они выходили на работу.

— Скорее бы уж смотры эти закончились, — ворчали устало мужики. — Получим первое место — в этом никто уже не сомневался — и на «летние квартиры». В обычную жизнь, — надоело им мотаться по гостиницам и общежитиям, и получать от жен уколы и скандалы по поводу постоянного отсутствия дома.

Только Раечка никогда и ни в чём не упрекала Ванятку, и всегда ждала его с горячим борщом и котлетами. Любовь этой пары было невозможно разрушить ничем. Что бы не происходило, Раечка, даже не вникнув в суть происходящего, сразу принимала сторону мужа. В ответ на это, Ванятка, даже если все очень торопились куда-то, находил минуты, чтобы заскочить в какой-нибудь магазин и купить Раечке подарок, надежно пряча его за пазуху от ехидных взглядов мужиков. Ехидных-то ехидных, но с некоторых пор мужики тайком друг от друга тоже стали заглядывать в галантерейные и трикотажные витрины, якобы купить лезвия для бритвы, носки или что другое и, озираясь, прятали что-то во внутренние карманы полушубков и пальто. Однажды Андрюшка Строгин вдруг запах духами «Красная Москва» на весь автобус.

— Ты чо там, душился что ли? — шутя толкнул его в бок сосед по сиденью Тимоха.

— Сам … ты… — смущенно отпихнул его Строгин и получше завинтил крышечку на флаконе. Но пролилось достаточно, чтобы все мужики пропахли «Красной Москвой» насквозь, получили от жен очередной нагоняй и выволочку, некоторые и вовсе разругались, пока жена Строгина не рассказала бабам, как пришлось мужнино пальто выветривать на последнем мартовском морозе.

Да разве те духи можно было выветрить? Это же были классные духи, стойкие, недаром их для самой ЕкатериныII создавали персонально. «Букет императрицы» раньше они назывались, как объяснил всезнающий Леон. Аромат нравился и партийным дамам революции, поэтому духи-то оставили, но назвали их уже «Красная Москва». Так и пах Строгин всю оставшуюся зиму самыми классными духами страны советов. Жена его тоже пахла. Пять шестых флакончика муж до неё всё-таки довёз.

А Ларик, похоже, попал на большую карусель жизни. Ольгины глаза, широко открытые, с лучистыми зайчиками в её темных зрачках, он теперь ловил на себе постоянно. Куда бы вместе с хором она ни приезжала на ответственные выступления, на важные заседания, куда «казаков» теперь часто приглашали, в машине, в которую она неизменно забирала с собой Ларика, якобы для неотложного обсуждения различных возникающих моментов. — везде на Ларика был обращен этот теплый располагающий, приучающий к себе взгляд. Сначала Ларик принимал всё это за чистую монету покровительства искусству. Весь март был наполнен постоянными репетициями, смотрами, районными, областными, концертами по просьбе руководства то там, то тут. Слава хора расходилась широким волнами, даже слишком широкими. Но Леон эту «чистую монету» в один миг замазал дерьмом.

— Ларик, — остановил его как-то Леон в коридоре клуба, — я тут с тобой поговорить хотел.

— О чём? — Ларик очень жестко стряхнул руку Леона со своей руки.

— Да о деле одном…. Щекотливом…

— Ты о Насте что ли? Я даже говорить с тобой не буду. А ей я уже всё сказал по этому поводу.

— Да причём здесь Настя? И я твою установку понял. Понял. И я сам с ней всецело согласен. Нет вопросов. Я о другом совсем.

— Ну, я пока не понял, насколько ты меня понял. За книгами-то она к тебе по-прежнему ходит?

— Ну не ко мне, допустим, а к нам, и Венька, и Димон её провожают, с её читательскими аппетитами никакая сумка не выдержит, порвалась, ведь, — Леон хохотнул, вспомнив, как матерился Венька, рассказывая, как они с Настей ползали по дороге, собирая книги и журналы в снегу. — Я о другом. Пойдём ко мне в кабинет, поговорим.

— О чём?

— Об Ольге Павловне, о Синицыной.

— А тебе что за дело до неё? Как я-то понял, прошла любовь и всё завяло? Или нет?

— Да причём тут любовь? Не было никакой любви, и её любовь меня вообще никак не касается. Я о тебе…

— Обо мне? А х*ли ты стал обо мне заботиться так нежно, Леон?

— Так мы вроде и не ругались? Или я что-то пропустил? Тем более, пойдём поговорим, у меня чай есть хороший и бутерброды есть. Наверняка же ты не обедал, целый день тут сидишь.

— Так ты же их для Настьки приготовил? Весь дом твоей копченой колбасой пропах уже.

— Сегодня