С сарказмом, завуалированным под старомодную дипломатическую вежливость, Сато выразил Молотову свою глубокую признательность за сотрудничество, благодаря которому все эти непростые годы обе страны сохраняли нейтралитет по отношению друг к другу, явно намекая на то, что на самом деле после денонсации Советским Союзом пакта о нейтралитете Молотов четыре месяца водил за нос и посла, и японское правительство. Молотов обнял Сато, и они распрощались[338].

Утверждение советской стороны, что союзники попросили Советский Союз присоединиться к Потсдамской декларации, было наглой ложью. Война должна была начаться в течение часа, и Сталину нужно было найти повод для нарушения пакта о нейтралитете. Ему оставалось только выдумать его, надеясь, что союзники проглотят эту ложь. В ноте об объявлении войны намеренно ничего не было сказано о пакте о нейтралитете, однако якобы поступившее от союзников приглашение «включиться в войну» и верность Сталина «союзническому долгу» могли служить оправданием нарушению этого пакта. В 1941 году Мацуока сказал советскому послу Сметанину, что приверженность Японии Тройственному пакту обладает приоритетом по сравнению с соблюдением пакта о ненападении с Советским Союзом. В 1945 году советское правительство объявило японцам, что для СССР таким же приоритетом обладает приверженность Потсдамской декларации. Различие было только в том, что Советский Союз не только не подписывал Потсдамскую декларацию, но и не получал от союзников такого предложения.

На обратном пути в посольство Сато мрачно сказал Юхаси в машине: «Наконец случилось то, что и должно было произойти» [Sato 1963: 499; Yuhashi 1974: 219].

Встреча Гарримана со Сталиным

После ухода Сато у Молотова в семь часов вечера состоялась встреча с британским послом Арчибальдом Кларком Керром и американским послом Гарриманом. Нарком иностранных дел сообщил союзникам, что двумя часами ранее зачитал японскому послу ноту об объявлении войны. Он подчеркнул, что советское правительство в точности выполнило свое обещание вступить в войну с Японией через три месяца после победы над Германией. Далее Молотов сказал, что сообщение о вступлении СССР в войну с Японией будет передано газетчикам и радиожурналистам в 20:30 по московскому времени (2:30 ночи в Токио и 13:30 в Вашингтоне)[339]. Эта информация вместе с текстом советской ноты была немедленно отправлена в Вашингтон.

Затем Гарриман встретился со Сталиным и выразил советскому вождю свою признательность в связи со вступлением СССР в Тихоокеанскую войну. Он сказал ему, что счастлив оттого, что Соединенные Штаты и Советский Союз снова стали союзниками. Сталин на удивление подробно рассказал Гарриману о ситуации на Дальнем Востоке. Он сообщил, как далеко углубились советские войска в Маньчжурию на каждом из фронтов, и заявил, что вскоре начнется наступление на Южный Сахалин. Сталин пребывал в прекрасном расположении духа. Он был явно доволен тем, что успел начать боевые действия до капитуляции Японии. Советский лидер охотно делился с американским послом подробностями о ходе войны – отчасти для того, чтобы продемонстрировать американцам свою готовность к сотрудничеству, а отчасти чтобы впечатлить Гарримана тем, как быстро и решительно продвигаются советские войска в Маньчжурии.

Гарриман спросил Сталина, что он думает об эффекте, который окажет на японцев атомная бомбардировка. Сталин ответил, что, «по его мнению, японцы в данный момент ищут предлог для смены существующего правительства таким, которое было бы способно согласиться на капитуляцию. Бомба могла бы дать им такой предлог». Это важное замечание, свидетельствующее о том, что Сталин отнесся к атомной бомбе очень серьезно.

Обсуждение атомной бомбы привело к тому, что беседа между Сталиным и Гарриманом приняла неожиданный оборот. Посол отметил: как удачно, что атомную бомбу изобрели американцы, а не немцы. Затем он сообщил, что «оружие невиданной разрушительной мощи», о котором президент США вскользь упомянул на Потсдамской конференции, на самом деле и было атомной бомбой. Не комментируя не вполне откровенное признание Трумэна о наличии у США атомной бомбы, Сталин ответил: «Советские ученые говорят, что это очень трудная задача», тем самым признав, что у СССР тоже есть собственный атомный проект. Он даже упомянул о захваченной советскими войсками немецкой лаборатории, где также велись работы по созданию атомной бомбы. «Англичане тоже никуда не продвинулись с этими исследованиями, – продолжил Сталин, – хотя у них есть прекрасные физики». Гарриман в ответ проинформировал Сталина, что «с 1941 года Англия объединила усилия с США» и «Черчиллю принадлежит большая заслуга в успехе атомного проекта». Сталин сделал вид, что слышит об этом впервые, хотя благодаря разведданным ему было прекрасно известно о сотрудничестве Великобритании и США. «Должно быть, это стоило очень больших денег», – заметил он, на что Гарриман ответил: «Соединенным Штатам это обошлось в два миллиарда долларов»[340].

Затем Гарриман затронул тему советско-китайских переговоров. Он подчеркнул, как важно, чтобы Дайрен оставался свободным портом, и попросил Сталина в письменной форме выразить свою поддержку политике открытых дверей, так как советский вождь неоднократно заявлял об этой своей позиции устно. Когда Гарриман показал Сталину текст предлагаемого заявления от имени советского и китайского правительств, Сталин внимательно прочел этот документ и сказал, что его все в нем устраивает, кроме последнего предложения в первом параграфе. Он объяснил, что в соответствии с Ялтинским соглашением Советский Союз обладал преимущественными интересами в Дайрене, а это, по его мнению, означало предпочтительную позицию в портовой администрации. Сталин сказал, что, хотя Дайрен не будет использоваться в качестве советской военно-морской базы, этот порт не может быть вне милитаризованной зоны и что советское правительство обеспечит безопасность и города, и порта. По итогам этой встречи Гарриман уведомил Вашингтон, что Сталин вряд ли согласится на предложение американцев объявить Дайрен свободным портом[341]. К сожалению для США, советская военная операция в Маньчжурии позволила Сталину диктовать свои условия в этом вопросе.

Как Сталин и рассчитывал, Гарриман не стал выдвигать возражений в связи с тем, что Советский Союз вступил в войну, не заключив предварительно договор с Китаем. Ставка советского вождя сыграла.

Реакция Трумэна на вступление в войну Советского Союза

Через два часа после того, как первые советские танки пересекли маньчжурскую границу, Трумэн и Бирнс узнали о вступлении СССР в войну из телеграммы Гарримана – еще до того, как Н. В. Новиков из советского посольства 8 августа в 14:45 позвонил в Госдеп, чтобы сообщить эти новости. Вскоре после 15:00 Трумэн провел импровизированную пресс-конференцию. Хотя президент появился в зале для прессы с широкой улыбкой, он тут же