до нападения на Маньчжурию у него оставалось менее 20 часов. Перед встречей Суну удалось передать Гарриману написанную от руки записку, в которой глава китайской делегации предложил американскому послу тем же вечером попросить Сталина о встрече[333]. Между Суном и Гарриманом начались сложные дипломатические маневры. Сун Цзывень, окруженный просоветски настроенными членами китайской делегации и получивший от Чан Кайши инструкции заключить соглашение с русскими, не хотел идти на уступки Сталину в отношении порта и железных дорог, в то время как Гарриман пытался использовать Суна для защиты американских интересов и сохранения за Дайреном статуса открытого порта.

Как только китайцы вошли в кабинет вождя в Кремле, Сталин нетерпеливо спросил, что нового привез Сун Цзывень. Сун упомянул только о встрече Чан Кайши с Петровым, состоявшейся 19 июля, что, вероятно, разочаровало Сталина, рассчитывавшего на прорыв в переговорах. Обе стороны вновь вступили в жаркий спор из-за Дайрена. Сун, как и предложил Гарриман, сказал, что Дайрен должен стать свободным портом под полным управлением китайской администрации, в то время как Сталин настаивал на обеспечении в Дайрене преимущественных интересов Советского Союза. Сун ответил, что речь идет о китайском суверенитете в Маньчжурии, уже признанном советской стороной. Китай уже пошел на ряд уступок в вопросе Внешней Монголии, Порт-Артура и железных дорог: теперь пришло время советской стороны сделать небольшую уступку китайцам. Сталин ответил, что советская сторона настаивает на этих требованиях только для предотвращения угроз со стороны Японии в будущем. После капитуляции Япония восстановит свою мощь в течение 30 лет. Советские порты на Дальнем Востоке были плохо оборудованы. Именно поэтому Советский Союз настаивает на аренде Порт-Артура и Дайрена[334]. Однако прийти к согласию в вопросе по Дайрену так и не удалось, и переговоры 7 августа не завершились заключением соглашения.

Переговоры между Сталиным и Суном, состоявшиеся 7 августа, позволяют нам понять некоторые очень важные вещи относительно того, как Сталин воспринимал ситуацию с Японией. Все его требования к Китаю об уступках в отношении Внешней Монголии, Порт-Артура и Дайрена были продиктованы страхом перед возможным возрождением Японии. В основе его действий лежала не идеология, а геостратегические соображения. Для Сталина главной целью вступления в войну с Японией было получение всего того, что, как он полагал, было обещано ему в Ялте. Он не собирался ради соглашения с китайцами жертвовать тем, что считал своим по праву, даже притом, что по Ялтинскому соглашению «выразил готовность» заключить с Китаем пакт о дружбе и союзе. Сталин верно рассудил, что после того, как советские танки пересекут границу с Маньчжурией, американцы и китайцы не осмелятся обвинить СССР в нарушении Ялтинского соглашения, опасаясь, что Сталин может передумать и откажется признать Национальное правительство как единственную законную власть в Китае.

Москва объявляет войну Японии

9 августа около двух часов ночи по токийскому времени секретарь кабинета министров Сакомидзу завершил все приготовления к предстоящему Высшему военному совету и отправился спать, размышляя о встрече Сато с Молотовым, которая должна была проходить в Москве примерно в это время, и о том, какой ответ даст советский нарком иностранных дел насчет миссии Коноэ [Sakomizu 1965: 245–246]. В тот же день в Вашингтоне президент Трумэн вернулся к работе после возвращения из Потсдама. Когда Сакомидзу ложился спать в Токио, в Вашингтоне было время завтрака.

Посол Сато, сопровождаемый секретарем посольства Сигэто Юхаси, прибыл в кабинет Молотова в Наркомате иностранных дел[335]. У Сато не было никаких иллюзий по поводу ответа Молотова на предложение японцев о миссии Коноэ. Тем не менее то, что произошло в этот роковой момент, стало для него полным шоком. Войдя в кабинет Молотова, посол обратился к наркому с привычным приветствием. Молотов тут же прервал его и предложил послу присесть, сказав, что должен сделать важное заявление от имени советского правительства. После чего Молотов начал зачитывать советское заявление об объявлении войны Японии. Вот что в нем было сказано:

После разгрома и капитуляции гитлеровской Германии Япония оказалась единственной великой державой, которая все еще стоит за продолжение войны.

Требование трех держав – Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Китая – от 26 июля сего года о безоговорочной капитуляции японских вооруженных сил было отклонено Японией. Тем самым предложение японского правительства Советскому Союзу о посредничестве в войне на Дальнем Востоке теряет всякую почву.

Учитывая отказ Японии капитулировать, союзники обратились к Советскому правительству с предложением включиться в войну против японской агрессии и тем самым сократить сроки окончания войны, сократить количество жертв и содействовать скорейшему восстановлению всеобщего мира.

Верное своему союзническому долгу, Советское правительство приняло предложение союзников и присоединилось к заявлению союзных держав от 26 июля сего года.

Советское правительство считает, что такая его политика является единственным средством, способным приблизить наступление мира, освободить народы от дальнейших жертв и страданий и дать возможность японскому народу избавиться от тех опасностей и разрушений, которые были пережиты Германией после ее отказа о безоговорочной капитуляции.

Ввиду изложенного Советское правительство заявляет, что с завтрашнего дня, то есть с 9 августа, Советский Союз будет считать себя в состоянии войны с Японией[336].

Прочтя все это, Молотов передал копию заявления послу. Сато взял в руки эту ноту и тихим голосом попросил Молотова повторить сказанное. Молотов сказал Сато, что в этот самый момент в Токио посол Малик делает то же заявление японскому правительству. Сато ответил, что не вполне понимает, каким образом вступление Советского Союза в войну с Японией избавит японский народ от дальнейших разрушений; по его мнению, именно неучастие СССР в войне поможет японскому народу сократить число дальнейших жертв, особенно в то самое время, когда японское правительство просит Советский Союз о помощи в деле окончания войны[337].

Посол спросил, может ли он «до полуночи сегодняшнего дня» отправить своему правительству шифрованную телеграмму, в которой будет передано объявление войны и содержание этой беседы с Молотовым. Молотов не стал возражать. Сато, однако, не уловил важной двусмысленности, намеренно оставленной в тексте советского объявления войны Японии. Там было просто сказано, что война начнется «с завтрашнего дня, то есть с 9 августа», однако ничего не говорилось о часовом поясе, по времени которого СССР вступит в войну. Сато по умолчанию решил, что речь идет о московском времени, не сообразив, что забайкальское время опережает московское на 6 часов, а хабаровское – на 7. Впрочем, телеграмме Сато так и не суждено было достичь Токио: скорее всего,