укрепил некоторых японских лидеров (в частности, императора Хирохито, Кидо и Того) в мысли о том, что войну необходимо завершить как можно скорее. Тем не менее она не убедила их принять условия Потсдамской декларации. На самом деле атомная бомба подвигла их только на очередные бесплодные попытки заключить мир при посредничестве Москвы.

Реакция Сталина на атомную бомбардировку Хиросимы

В «Правде» за 7 августа ничего не сказано об атомной бомбардировке Хиросимы, а в номере за 8-е число приведено только заявление Трумэна – внизу четвертой страницы и без комментариев[324]. Молчание «Правды» 7 августа красноречивее всего говорит о том, в каком шоке пребывала советская верхушка от этих известий. Сталин был подавлен. Советский диктатор воспринял решение американцев об атомной бомбардировке как враждебный акт по отношению к Советскому Союзу, целью которого было, во-первых, заставить Японию капитулировать до вступления в войну СССР и, во-вторых, запугать Советское государство с позиции силы. Теперь, когда против Японии была использована атомная бомба, Сталин был убежден, что американцы победили СССР в гонке за окончание Тихоокеанской войны.

Из его журнала посещений следует, что 5 августа, после возвращения в Москву, он встречался со многими членами правительства, очевидно, обсуждая приготовления к войне с Японией. Новости об атомной бомбардировке Хиросимы Сталин узнал после полуночи 6-го числа. Его журнал посещений за 6 августа пуст[325]. Трудно поверить, что Сталин взял выходной во время подготовки к войне с Японией, когда американцы сбросили атомную бомбу. По мнению российского историка О. В. Хлевнюка, отсутствие записей в кремлевском журнале посещений Сталина не означает, что он ни с кем в тот день не встречался. Он часто переносил встречи на свою дачу в Подмосковье [Khlevniuk 2011]. Если бы Сталин встречался с кем-то в тот день на даче, об этом не было бы сделано записей в его журнале посещений. Согласно Дэвиду Холловэю, Светлана Аллилуева, дочь Сталина, писала в своих воспоминаниях, что приезжала на эту дачу, чтобы сообщить отцу новость о рождении сына, но Сталин был слишком занят и не обращал на нее внимания. В связи с этим Холловэй приходит к выводу, что моя гипотеза, согласно которой Сталин в тот день пребывал в депрессии, является ошибочной [Holloway 2007: 176; Аллилуева 1990: 143]. Однако в воспоминаниях Аллилуевой не сказано, когда именно она посетила дачу Сталина – 6 или 7 августа. Пока в России не будут найдены новые материалы, вопрос о том, чем занимался Сталин 6 августа, остается загадкой.

Китайская делегация, возглавляемая Сун Цзывенем, прибыла в Москву 7 августа во второй половине дня. Ожидая китайцев в аэропорту, Гарриман спросил Молотова, что тот думает о реакции Японии на атомную бомбардировку. Молотов ответил: «Я еще об этом не слышал». И добавил: «Вы, американцы, умеете хранить секрет, когда захотите»[326]. После прибытия делегации Сун Цзывеня Молотов сказал китайцам, что Япония находится на грани коллапса. Из этого удрученного настроения Молотова можно сделать вывод, что нарком иностранных дел в то время не знал о поступившей в Кремль новой информации о реакции Японии на атомную бомбардировку.

Вечером 7 августа произошло одно очень важное событие. Накануне, узнав о возвращении Молотова в Москву, посол Сато связался с Лозовским и попросил его организовать ему встречу с Молотовым, чтобы окончательно прояснить позицию Москвы относительно миссии Коноэ. Ответа Сато не получил. Однако

7 августа он вновь попросил Лозовского о разговоре с Молотовым по поводу приезда Коноэ. Эта просьба Сато, высказанная 7-го числа, однозначно свидетельствовала о том, что Токио еще не капитулировал, несмотря на атомную бомбу.

Получив эти известия, Сталин с головой ушел в работу. Он приказал Василевскому начать Маньчжурскую операцию в полночь 9 августа, за 48 часов до ранее запланированной даты. Василевский немедленно выпустил четыре директивы (Забайкальскому фронту, Первому и Второму Дальневосточным фронтам и Тихоокеанскому флоту), в которых было отдано распоряжение начать боевые действия ровно в полночь по забайкальскому времени[327].

Вечером 7 августа Сато наконец услышал долгожданные новости: Молотов согласился принять японского посла в своем кабинете в 6 часов вечера 8 августа. Однако вскоре время аудиенции было перенесено на 5 часов вечера. В 19:50 7 августа Сато отправил телеграмму Того, извещая министра иностранных дел о том, что Молотов встретится с ним на следующий день в 17:00[328]. Также Сталин решил в 10 часов вечера – всего через несколько часов после прибытия китайцев в Москву – встретиться в Кремле с китайской делегацией[329].

Журнал посещений Сталина за вечер 7 августа показывает, что он вдруг снова развил активную деятельность. Сначала в 2:30 он встретился с Молотовым. С 22:10 до 23:4 °Cталин общался с Сун Цзывенем и китайской делегацией, а после этой встречи до 1:10 ночи разговаривал с Ворошиловым[330]. Скорее всего, Сталин обсуждал с Молотовым и Ворошиловым военные и дипломатические приготовления к войне с Японией. Кроме того, он, безусловно, связывался по «вертушке» с Антоновым и Василевским.

Сталин возобновляет переговоры с Сун Цзывенем

Гарриман вернулся в Москву 6 августа. В Потсдаме американский посол в СССР всецело посвятил свое время решению китайского вопроса. Бирнс не ответил на запрос Гарримана, в котором тот предложил Госдепу более активно вмешаться в советско-китайские переговоры. Обеспокоенный молчанием Бирнса, Гарриман еще до отъезда из Потсдама «составил список инструкций, которые он хотел бы получить от Государственного департамента для того, чтобы противодействовать новым требованиям Сталина по отношению к Китаю». В этой докладной записке Гарриман просил у Бирнса разрешения заявить Сталину, что Соединенные Штаты не поддержат требование Советского Союза о передаче русским в аренду Дайрена, который должен стать открытым портом, управляемым международной администрацией. Инструкции Бирнса, почти дословно повторявшие предложения Гарримана, поступили в американское посольство в Москве 5 августа[331].

После приезда Сун Цзывеня в Москву у Гарримана произошла с ним короткая встреча. Сразу после этого разговора Гарриман послал президенту и Бирнсу докладную записку, информируя их о том, что Чан Кайши готов согласиться на требование Сталина о присоединении большой территории вокруг Порт-Артура к советской военной зоне. Гарриман писал, что они с Дином не имеют возражений против этой уступки, если только «свободный порт Дайрен и ведущая в него железная дорога не будут включены в советскую военную зону, и администрация Дайрена будет китайской»[332].

Просьба Сталина о встрече с китайской делегацией через несколько часов после прибытия, вероятно, удивила Суна, но советский вождь очень спешил: на заключение договора с Китаем