запутанный клубок. Заглянув в свою душу, Сэцу поняла, что в основе ее любви к Кидзу лежала признательность и что при любых обстоятельствах это чувство никогда в ней не угаснет. Она ведь была так одинока, а кто другой, как не он, в самую трудную для нее минуту протянул ей руку помощи, проявил столько доброты и тепла, вызволил из беды и помог найти правильный путь! К несчастью, сам-то он стал сбиваться с этого пути. Неожиданно они оказались на распутье, и дороги их могли разойтись. Наверно, наступила минута, когда она еще может, когда она должна отблагодарить его за все, что он для нее сделал. И Сэцу перестала с ним ссориться, снова стала послушной, покорной женой. Вот и сегодня, например, она беспрекословно подчинилась его требованию. В лечебницу она собиралась поехать днем, но так как Кидзу всегда беспокоился за нее, зная, что во второй половине дня толпы горожан устремлялись за город, на лоно природы, полюбоваться цветами и в вагонах электрички тогда бывает страшная давка, Сэцу послушалась его и вышла с ним из дому утром. Часть пути им предстояло проехать вместе.

— Смотри же, будь осторожна. Особенно на лестницах, слышишь?—заботливо предостерегал ее Кидзу, когда она сходила на станции, где должна была пересесть на поезд другой пригородной линии.

Сэцу постояла на платформе, провожая взглядом электричку, в которой Кидзу продолжал свой путь, а когда последний вагон скрылся из виду, медленно направилась к тоннелю. Она все еще носила хаори, поэтому беременность ее была не очень заметна и фигура не казалась безобразной.

Однако по слишком полной, тугой груди, по желтизне лица — оно было почти одинакового цвета с палевым шелковым шарфиком на шее — и по походке нетрудно было догадаться, что она беременна.

Сэцу спустилась в тоннель, и чудесный ясный и безветренный весенний день, словно порхнув перед глазами, сразу померк.

В тоннеле горели тусклые электрические фонари. На бетонных стенах пестрели рекламы, приглашавшие людей в путешествия и в туристские походы. На плакатах буйно цвели вишни; у турникетов, где контролеры ножницами отрезали контрольные талоны билетов, цементный пол был усыпан тонкими красными полосками бумаги, и они казались опавшими лепестками цветов.

Торико Оба стояла на опушке рощи, уже опушенной молодыми серебристо-зелеными листьями. Между деревьями были протянуты веревки, на них сушилось белье. Прополоскав несколько раз в ведре куски марли, Торико прищепками прикрепила их к веревке. Она еще издали увидела, как Сэцу медленно идет по дороге, пересекавшей пшеничное поле. Захватив пустое ведро, Торико широким шагом направилась навстречу приятельнице, и не успела та войти в ворота, как Торико ее громко окликнула:

— Алло, Сэцу! Не узнала меня?

Вздрогнув от неожиданности, Сэцу подняла голову. Расставшись на станции с мужем, она всю дорогу думала о нем, перебирала в памяти то, что произошло вчера вечером, и сейчас ей показалось, будто кто-то подслушивал ее мысли и вдруг прервал их. Торико, размахивая обнаженными до локтей полными руками с красноватыми кистями, какие обычно бывают у больничных сестер, подошла к подруге и повела ее за собой.

— А я как будто чувствовала, что ты сегодня придешь,— говорила Торико.

В центре больничного двора стояло простое светло-серое здание, с четырех сторон окруженное зеленым газоном. Приятельницы вошли в вестибюль и повернули налево по коридору, покрытому линолеумом. Консультация помещалась в начале коридора, как раз напротив приемного покоя, но Торико повела Сэцу дальше, и они вошли в небольшой, просто обставленный приемный кабинет главврача, которым он почти никогда не пользовался. Сэцу только первую консультацию получила у врача, а дальнейшее взяла на себя Торико.

Усадив подругу в обитое черной кожей гинекологическое кресло и подняв его под определенным углом, Торико склонилась над ней и профессиональным тоном спросила:

— Ну, как у нас идут дела?

Сэцу сказала, что у нее отекают ноги и появилось ощущение тяжести при ходьбе. Осторожно обследовав ее, Торико велела своей пациентке согнуть ноги в коленях и стала их тщательно ощупывать. Под ее пальцами на белой гладкой коже округлых ног появлялись небольшие ямочки. Отек был незначительный, обычный при беременности, так что подозревать бери-бери или опасаться за почки оснований не было. Но предосторожности ради Торико посоветовала сделать анализ мочи.

— Плод лежит правильно, а это самое главное. Развит он прекрасно, хоть сейчас рожай,— весело засмеялась она, окончив осмотр.

Рослая, полная Торико, казавшаяся особенно массивной в белом больничном халате, подошла к умывальнику. Подставляя руки под сильную струю воды, бежавшую из никелированного крана, она лукаво косила в сторону подруги свои черные узкие глаза с чуть припухшими веками.

— Признаться, я все недоумевала: как это ты решилась завести ребенка, зачем тебе это? Но теперь уж хочешь не хочешь — придется.

Сэцу стояла спиной к приятельнице и повязывала оби. Ей вспомнилось, какой разговор произошел у них при первом ее посещении больницы. Торико тогда отнеслась к ней очень тепло, сердечно и сказала, что еще не поздно принять меры...

— Что вы, что вы, я вовсе не собираюсь! — поспешила возразить Сэцу, и Торико посмотрела на нее удивленно, как на какую-то чудачку.

Когда они работали в Осака, Торико была незарегистрированной женой Акибы, одного из руководителей профсоюза печатников; детей у них не было. Тогда она не могла себе позволить иметь детей, так как и муж и она постоянно находились под угрозой лишения свободы, а затем Торико пришлось надолго разлучиться с мужем.

— А разве вы не хотели бы сейчас иметь хоть одного ребенка от Акибы? —спросила ее Сэцу.

— За это время, милая, мы оба с ребенком давно бы с голоду умерли. Нет уж, рожать детей для нас роскошь. Это все равно что взять в кредит золотые часы или бриллианты, заранее зная, что не сможешь расплатиться, а потом кричать и взывать о помощи.

— Да, но...— хотела что-то возразить Сэцу.

— Ты, конечно, другое дело. У Кидзу есть постоянная работа, на жизнь он зарабатывает. И раз уж вам захотелось иметь ребенка — пожалуйста...— говорила Торико своим ровным, сипловатым голосом.

— Нет, дело не только в этом,— перебила ее Сэцу, но тут же замолчала.

Голова ее была полна каких-то смутных мыслей, которых до конца она еще не осознала и сама, а тем более не могла бы высказать вслух. Сэцу не отличалась красноречием — язык не очень ее слушался, когда она пробовала последовательно излагать свои взгляды. По сравнению с ней Торико была настоящим оратором. Сэцу помнила, как успешно