этом, теперь новая Германия, тех, кто это делал, уже нет в живых, давайте построим все снова. Не будет такого. Я в это не верю. Я – наоборот, я обязываю моих детей, чтобы они об этом знали, и мои внуки чтобы тоже об этом знали. Не из книжек. Чтобы пришли ко мне домой, и я им покажу, что это – от моего папы, это – от моей мамы, и расскажу, что такое блокада, и все такое. Они будут знать все от меня. Не из уроков в школе. Не надо уроков. Каждая семья должна так делать. И это обязанность каждой бабушки, каждого родителя – передать из поколения в поколение. А как вы сделаете традицию без этого? Не будет никакой традиции. Если вы отмените прошлое – ничего не будет. Другое дело, как представить прошлое и какие из этого должны быть выводы. Но вымарать это, сделать delete, как на компьютере, delete, ничего не было – это… страшно. Это неправильно. Это значит оторвать корни у этих детей. А дерево может расти без корней? Не может. И дети тоже не могут расти без того, чтобы знать, откуда они вообще происходят.

– Расскажите, пожалуйста, про Михаила.

– Михаил первый с кипой на голове пошел в религиозную школу. Я не имела никакого понятия, что это религиозная школа, но мне очень нравилось, что там была дисциплина: как в Польше, как в России – уважение к учителю, когда учитель входит в класс, все встают, никто к нему не обращается на «ты». В России ученики обращаются к учителю на «ты»?

– Нет.

– Нет. Вот видите… А тут все говорят на «ты». Это для меня ужас, ужас. А в религиозной школе была дисциплина, было уважение, было все так, как, я знаю, должно быть в школе.

– Поясните мне, пожалуйста. Есть история про то, как вы с Давидом пошли в синагогу на праздник, и его незнакомый мужчина взял на плечи. И после этого Давид…

– Там остался.

– А Михаил где был в это время?

– Он был вместе с Давидом, только Давиду было пять лет, а Михаилу – десять, его никто бы не взял на плечи. И Михаил уже с семи лет ходил в религиозную школу, которая только мне нравилась, никому больше не нравилась.

– Почему он туда пошел? Сам решил или вы его туда направили?

– Я его туда послала, я его записала. Я сказала: «Ты идешь в эту школу». Это была для всей семьи революция, потому что никого религиозного у нас не было. Только моя двоюродная сестра и ее подруга Мирьям были религиозными. И они мне помогли, объяснили… А Михаилу помогала его учительница, они с моей сестрой были подругами. Поэтому у Михаила были все возможности получить помощь.

Потом оказалось, что Михаил дислексик. Мы тогда даже такого слова не знали. Он всегда был самым плохим и самым любимым учеником в классе. Он очень симпатичный. В классе его учителя любили. Но оценки! Он даже не знал, как выглядят его оценки. Самый плохой ученик. Потому что все говорили «он из неполной семьи». И мне это надоело, я сказала: «Ну, хорошо, если я буду всегда разведенная, так он всегда будет плохой ученик?» Это же несправедливо.

Я решила изучить, что такое дислексия, чтобы понимать все про моего сына. Три месяца я изучала в университете, что такое дислексия и как можно помочь Михаилу. Ему же все время говорили: «Что с тобой? Ты не можешь писать как человек?»

Вначале я применяла метод моей мамы. Моя мама говорила: «Ты не умеешь писать, хорошо. Будем заниматься чистописанием». Нам задавали написать три строчки одной буквы, а моя мама говорила: «Три страницы». Ну, это русский метод. А Михаил же израильский ребенок, они не знают таких приказов. Я закрыла дверь к нему в комнату: «Три страницы, ты будешь писать весь израильский алфавит». Он мог обратиться в милицию или подать на меня в суд за издевательство….

– Сработало?

– Нет. Это было издевательство. Не сработало. Какие у него были проблемы? Во-первых, концентрация внимания – пятнадцать минут, потом оно отключается. Во-вторых, у него нет координации между глазами, руками и мозгом, он все буквы переворачивал. А что сработало? Когда я поняла, какие у него проблемы, я заплатила учителю. И Михаил с ним изучал ивритский алфавит, каждую букву учился писать час. Сегодня он хорошо пишет. Но он не пишет, он рисует эти буквы.

Тогда я ему организовала сдачу экзамена, который как раз только был введен в Израиле.

Все дислексики – это первые дети в семье: мальчики, от года до десяти, девочки тоже бывают, но от года до десяти – это мальчики… Очень интеллектуальные. Эйнштейн был дислексик, Агата Кристи была дислексик. Я сказала: «Ну, прекрасно, гений родился».

Потом он пошел в религиозную школу. Что в ней было самое прекрасное, что отличало ее от всех других? Я всегда думала, когда у ребенка нет никаких отметок, он будет не в школе, он будет на улице, его выгонят. Или он останется на второй год. А в религиозных школах, ешивах, они так не делают, не оставляют детей. Мне это понравилось. Они сказали: «Мы за отметки не выгоняем ребенка из школы, он останется». Еще они сказали: «Это не ваша проблема как матери. Отметки – это проблема самого ученика. И он останется в этой школе, если только он не будет портить весь класс, потому что ему же нечем заняться в классе». Но все его любили.

А еще, поскольку его родители были в разводе, Михаил стал консультантом для всех детей, у кого родители тоже развелись. Ему это так понравилось! Даже учителя посылали других детей к нему. Потому что все плачут: «Ой, я такой бедный, я такой несчастный!» Михаил говорил: «А что плохого? У меня все в двойном размере – один раз меня балуют у мамы, другой раз у папы. Мне в два раза лучше». Такой оптимистичный подход.

Это был Михаил, все его очень любили. Потом он пошел еще в высшую ешиву, и тоже без отметок. Четверо его друзей из того же района, где мы жили, поехали в эту высшую ешиву и попросили директора школы, чтобы Михаила приняли. Без документов, без оценок. Его приняли.

Я считаю, это хорошее воспитание. И что такое товарищи, и что такое авторитет учителей, раввинов. Они подходили к этому с таким пониманием.

Благодаря раввинам в школе и его товарищам он дошел до