у него есть талант рассказчика, талант оратора. Он пишет речи для больших раввинов. И он издал тридцать книг, а ему только сорок лет. Это интересные, уникальные книги… только мудрые мысли от раввинов, он не будет писать светские книги. А чтобы писать такие мудрые еврейские книги, надо иметь большие знания, глубокие, понимаете? И раввин должен ему подтвердить, что все правильно написано. Много можно рассказывать про Давида. Он сам – один большой рассказ, и он это знает. Я сказала: он мой ученик, и я его ученица тоже. «Давид, мы должны сделать нашу жизнь такой, чтобы можно было писать рассказ. А если это не рассказ, то это не жизнь. Это только две даты на могильной плите. Ничего не стоит! Так что живи, чтобы потом твоя жизнь стала рассказом».

– Как Эрнест относился к религиозности ваших детей?

– Откуда я вообще узнала про ешивы? Только от Эрнеста. Про ультраортодоксальные ешивы я узнала только из его рассказов, они были поучительные. Как они учились, как они жили – без родителей, это же интернаты. В одной комнате пять-шесть человек. Почему они любили этих учителей? Какие дети любят своих учителей? Никакие. Ну, нормальные дети не любят. Не любят, их принуждают…

Слушайте, там была такая дисциплина. Это было в маленьком городке в Словакии, не в Вене. Они жили… Я не знаю, что такое богатство, но семья, которая имеет восемь комнат, – это не бедные люди, да? Восемь комнат, две прислуги, машина, четверо детей, один сын. Это был Эрнест, третий ребенок. Его отец действительно был из религиозной семьи. Это аристократия была. И его отец сказал матери, что он посылает своего Эрнеста учиться в ешиве в какой-то задрипанной деревне. Из такой королевской Вены. Его мама, мадам Браун, сказала: «Да, он будет учиться в ешиве, хорошо. Где балкон?» У них был такой красивый балкон, я видела это. «Я прыгаю с этого балкона». А его отец, Йозеф Браун, говорит: «Хорошо, я тебе открою окно. Хочешь? Пожалуйста, открыто окно. Все открыто». Она не прыгнула, и Эрнест поехал в эту ешиву. Туда надо было ехать почти целый день поездом, с пересадками.

Там они начинали учиться в пять часов утра. Пять часов утра – подъем, но не гимнастика, не такие глупости, как гимнастика. Надо умываться. Все такое религиозное, они пили и кушали, смотрите, какая полезная пища. Они пили свежее молоко, от коровы – свежее теплое молоко, и свежий хлеб. И он помнил запах этого хлеба до сегодняшнего дня – запах свежеиспеченного хлеба. Вот так они начинали день. До десяти вечера учились. Если вы мне скажете, что это интересно, что это прекрасно, я вам не поверю. Но да – это интересно, это прекрасно.

Эрнест был самый младший из учеников. Туда приезжали еврейские дети со всей Европы, и все потом делали большие карьеры, без университета. Например, один из его товарищей стал после войны главным раввином Великобритании – рав Соломон Шенфельд[82]. Эрнест был совершенно нерелигиозным после войны, потому что его родители погибли, и много других евреев погибло. И он очень любил учиться. Но когда я сказала: «Хорошо, прекрасно! Ты учился в ешиве, теперь Давид пойдет в ешиву». Ах, вау, он чуть меня не избил, физически. Он говорит: «Ты что, с ума сошла? Это было так давно. Его там не будут учить физике, и никакой математики там не будет. Что ты делаешь? Ты ничего не понимаешь!» Я сказала: «Я ничего не понимаю, хорошо, но ты стал таким большим человеком благодаря чему? Благодаря учебе в ешиве. Все, мой сын туда пойдет».

Это не проходило без проблем, все время всегда были проблемы. Ну и что? Все равно… Я осуществила свои фантазии, понимаете? Я что, была в ешиве? Никогда. Я знаю, что туда женщина не может прийти посмотреть. Никогда не видела, где мой сын находится. Какая комната, какая кровать, где вешалка… ничего. Это не важно, это все равно, знаете, по результатам судят.

Ученики раз в месяц приезжают домой. И все равно они бегут в ешиву обратно. Я никогда не могла понять, как так, что такое. У меня была четырехкомнатная квартира, у каждого ребенка – своя комната, даже туалет. А он там живет: четыре, пять мальчиков в одной комнате. Ах, только ешива, только ешива.

– Какие отношения были у Эрнеста и Давида?

– Эрнест и Давид? Вообще, Давид – это какое-то чудо-юдо… Меня спрашивают, как он дошел до хасидизма. Это не вопрос. Вопрос, как у меня получился такой сын, с такой хасидской душой? Я что, хасидка? Я не хасидка. Почему? Это какой-то план был, что именно я должна его воспитывать? Он должен был быть сыном какого-нибудь большого раввина. К моему самому большому удивлению, у Давида есть такое свойство, его как будто намазали медом. Его все любят. Он ни с кем не ссорится. Я – наоборот. Нет, меня тоже любят, но я – скандалистка. Эрнест его обожал. Эрнест все оставил мне после своей смерти, было такое завещание. И там было указано, что я как ответственная за воспитание обоих моих сыновей – это были не его сыновья, это понятно, – должна продать две машины, чтобы обеспечить их религиозное воспитание.

– Религиозное?

– Только религиозное. Эти ешивы. Ну, и абсолютно понятно: то, что он сделал для моих двух сыновей, никакой отец бы не сделал. Это ему было важно. Не чтобы они пошли в университет, окончили политех и стали инженерами, докторами, а чтобы получили только религиозное образование. Слава Богу. Девятнадцатого февраля будет двадцать шесть лет, как я вдова, и мы ходим на его могилу. Мои сыновья, Михаил и Давид, всегда приходят к нему поблагодарить за дорогу, которую он указал: идите по этой дороге.

– Это имеет большое значение, потому что каким-то образом получилось, что ваш прекрасный талантливый муж воспитывался как раввин, и потом ваши дети стали раввинами, – вы видите, круг замкнулся. Все имеет отношение ко всему.

– Да, это правильно. Они ему благодарны. Так в еврействе говорится по Талмуду: тот человек, который дает обучение сыну своего товарища или друга, считается его отцом. Не биологическим отцом, но духовным – тем, который дал направление, как двигаться по жизни.

У человека, у которого нет прошлого, не будет будущего. Ни настоящего, ни будущего. И те, кто ничего не знают и не помнят, не знают про то, что был Холокост, – эти евреи говорят так, как вы сказали: теперь не надо об