Шрифт:
Закладка:
Вечером этого дня мы причалили к сплоченной группе небольших льдин[185], отстоявших друг от друга на столь малые расстояния, что протиснуться между ними не было бы никакой возможности. Льдины эти, как и весь лед кругом, были полуразвалившиеся и трухлявые. Порядочная льдина, которую мы избрали для себя местом ночевки, раскололась на несколько кусков под тяжестью наших шлюпок. По счастью, нам удалось ухватить и вытащить погибавший было совсем запас провизии[186].
Юлиус Пайер и Карл Вайпрехт
В течение последних лет мы привыкли сменять чувство сильнейшего отчаяния на чувство горячей надежды. Так было и сейчас: нам казалось, что в течение ближайших же дней мы окончательно высвободимся из ледяных пут. Мы ожили.
И снова случилось, что надежда нас обманула. Уже 7 августа, не успели мы еще отправиться на отдых, как нас окружили под напором северного ветра плотные, непроходимые льды. Опять мы были в плену. Следующий день был посвящен попыткам пробиться сквозь массу заключивших нас мелких льдин. Много часов ушло на эту бесполезную работу. Наконец мы должны были признать, что если ветер не переменится на юго-западный, то нам не сдвинуться с места. 9 августа все наши попытки тоже оказались тщетными.
Ужасно было то, что нас пленили несчастные мелкие льдинки около 40–60 шагов в поперечнике, притом едва выступающие над водой. Это было совсем не то, что прежде, когда нас окружал мощный лед, между высокими стенами которого мы чувствовали себя точно в тюрьме. Новое препятствие оказалось не менее серьезным, потому что границы этого плотного мелко битого льда, разъеденного теплом и водой, терялись за горизонтом. К этому времени почти совсем стихло волнение во льдах, а с ним упала и вера в близость несущего нам свободу моря.
Очередная переправа через полынью
Опять пошел дождь. Мы остались лежать в лодках, поджидая момент, когда льды разойдутся. Вне лодок почти невозможно было шевелиться. Толщина окружавших нас льдин была так ничтожна, что ходить по ним было опасно. Везде легко было провалиться в воду, кругом были трещины и щели.
Новый вынужденный отдых в крошечных лодчонках был попросту невыносим. Спать без передышки не хватало сил, а табак почти весь вышел; только самые экономные покуривали еще свои трубочки. Некоторые использовали для этой цели спитой чай. Он свертывался в виде цигарок из упаковочной бумаги. Бывали и такие, что расщепляли конец фитиля, отрезали его и набивали им свои трубки. Выкурен был, наконец, весь наличный запас трута, дававший настолько едкий дым, что многие из более разборчивых соседей с трудом переносили этот запах. И все-таки Галлер пошел еще дальше: он набивал свою трубку бумагой! У него сохранилось много чистых листков в записной книжке и целая коллекция разных сортов упаковочной бумаги. В интересах общего блага я вынужден был воспретить такой способ использования этой бумаги. Галлеру пришлось подчиниться. Тогда он нашел другое занятие. Он брал свою порцию чая, соли и хлебных крошек, перемешивал все это и варил себе из него суп.
Дни казались бесконечными. Мы только и делали, что сбрасывали и снова надевали сапоги и бессмысленно поглядывали по сторонам. Мы думали только об одном – когда же, наконец, разойдется лед, и с нетерпением ждали только одного – когда же, наконец, подадут обед, ужин или завтрак. От запасов, накопленных некоторыми в дни относительного изобилия, не осталось никаких следов. Прошло время, когда за поясом того или другого из наших товарищей болтался наполненный хлебом чулок, когда в руках его можно было видеть медвежьи ребра с остатками мяса на них. Мы порядочно голодали. Но вынужденное безделье было хуже голода. Впрочем, несмотря на все это, многие из нас настолько растолстели, что если бы они погибли здесь на льдине и были бы затем обнаружены кем-либо, то несомненно было бы решено, что эти люди умерли от обжорства.
Дни проходили за днями. Положение становилось в высшей степени серьезным. Шел уже август, и времени до наступления зимы оставалось совсем немного. В нашем распоряжении был только месяц. Продуктов у нас тоже сохранилось не более чем на месяц.
Три недели тому назад началось образование молодого льда на море и на пресноводных озерках на льду. В течение всего лета в ночное время температура часто опускалась до −2°…−3°. До сих пор высоко стоявшему солнцу удавалось в дневную пору растопить теплом своих лучей тонкий слой образовавшегося за ночь льда. Но теперь, когда солнце стояло ниже, лед не растаивал, а сохранялся в течение полных суток, нарастая в каждую последующую ночь еще больше и крепко связывая между собой полуразрушенные ледяные глыбы и ледяные поля. В таком положении наша судьба целиком зависела от ветра. Он мог бы легко угнать нас, как два года тому назад, на север… Случись это – гибель наша была бы неминуема.
9 августа мы оказались на широте 78°9′. Это наблюдение нас огорчило, так как мы рассчитывали на более южное положение. Но что пользы от этих рассуждений! Мало радости было бы нам, если бы мы вдруг очутились хотя бы на 77° с. ш., не будь там чистой воды. Открытое море… в мечтах о нем заключались все наши надежды. Мы вслушивались в шелест льдин, и нам казалось, что оттуда, с юга, доносится шум морского прибоя. Может быть, это было воображение, может быть, это был подлинный голос моря, подхваченный нашим изощренным слухом.
Так прошли еще четыре дня: 10, 11, 12 и 13 августа. Единственное развлечение состояло за это время в предпринятой шпаклевке шлюпок.
Внимательно и настойчиво следили мы за малейшей подвижкой льдов и за состоянием водяного неба в южной части горизонта. Ветер не переставал дуть в прежнем, западном направлении, а наш дрейф отклонялся вправо от него: 10 августа мы находились на 78°6′ с. ш. и 60°45′ в. д., 11 августа – на 78°1′ с. ш. и 13 августа – на 77°58′ с. ш. и 61°10′ в. д.
12 августа вечером лед стал немного реже. Нам удалось пройти около мили в южном направлении. Затем мы снова застряли. Весь день шел дождь. В наступившую ночь температура упала до нескольких градусов ниже нуля. 13 августа ледяная корка на поверхности пресных луж достигла толщины одного дюйма. Перед утренним умыванием нам приходилось взламывать эту ледяную броню, чтобы
