1) Время смерти Мэри Фэйган определено неверно, что предполагалось доказать с привлечением независимого медицинского эксперта.

2) Репутация обвиняемого безукоризненна, никто никогда не жаловался на какие-либо оскорбительные, либо насильственные действия с его стороны.

3) Поведение Лео Франка, если только тот действительно убил Мэри Фэйхан в интервале от 12:00 до 12:30 26 апреля, представлялось совершенно неразумным и даже самоубийственным. Оставив фабрику, на 2-м этаже которой якобы лежал труп девочки, управляющий сначала отправился обедать домой, а затем — в прогулку по городу, отсутствую в общей сложности почти 2 часа [с 13:10 до 15 часов]. Защита располагала свидетелями, видевшими Франка гулявшим по улицам и заходившим, в частности, в аптеку. Невозможно представить, чтобы настоящий убийца, только что совершивший спонтанное преступление и находящийся в состоянии острого цейтнота, столь бездарно тратил драгоценное время!

4) После полудня 26 апреля — то есть после предполагаемого убийства Мэри Фэйхан — никто не видел на руках, лице или одежде Лео Франка крови или иных следов борьбы. Между тем, рана на голове убитой девочки дала обильное кровотечение, и кровь жертвы с большой вероятностью должна была попасть на преступника.

5) Защита считала, что использование лифта для перемещения трупа обвинением не доказано и относится к области сугубо умозрительных рассуждений. Даже если Мэри действительно была убита в «металлической» комнате 2-го этажа [что защита также намеревалась оспаривать!], её тело можно было доставить в подвал, не запуская лифт. Для этого труп можно было выбросить в окно, а затем занести в подвал через заблаговременно открытую дверь.

Рассмотрение дела по существу началось 28 июля. Конец июля 1913 г. оказался жарким даже по меркам южного штата Джорджия — температура стабильно держалась выше 32°С в тени и одуряющая духота действовала крайне изнуряюще на жителей Атланты.

В самом начале судебного процесса Лео Франку был задан ряд стандартных вопросов о том, знаком ли с предъявленным обвинением, понимает ли его суть и признаёт ли себя виновным? Лео дважды ответил утвердительно, а на последний вопрос ответил категорическим нет. После этого Рубен Арнольд сообщил суду, что защита рекомендовала обвиняемому воспользоваться правом не свидетельствовать в суде и далее от его имени будут говорить адвокаты.

Первые дни дали зевакам богатую пищу для размышлений. Допросы полицейских, осматривавших труп девочки на месте его обнаружения, показали необычность завязки криминальной драмы. А последовавшие за этим рассказы о странностях поведения Лео Франка при опознании им трупа, позволили сразу же сфокусировать внимание на личности управляющего фабрикой.

Однако уже 30 июля — на третий день процесса — произошёл первый серьёзный сбой, доказавший, что обвинение может столкнуться с сюрпризами даже там, где их не ожидал никто. Детектив Джон Блэк запутался во время перекрёстного допроса и сделал несколько неудачных признаний. В частности, он признал, что не может припомнить некоторые детали, относящиеся к событиям 26 апреля. Кроме того, он согласился с тем, что перепутал в своих показаниях отдельные фрагменты. А допрошенный после него полицейский Бутс Роджерс простодушно заявил, что опознание тела Мэри Фэйхан в морге похоронной компании было проведено так, что Лео Франк труп девочки вообще не видел и, соответственно, опознать его не мог. Напомним, что именно странное поведение обвиняемого при опознании тела ставилось в вину Лео Франку, теперь же получалось, что эти странности имели место вовсе не по вине обвиняемого, а ввиду бестолковой организации следственной процедуры!

Весьма удачным для защиты оказался и последующий допрос фабричной работницы Грейс Хикс, той самой, что первая опознала в убитой девочке Мэри Фэйхан. Грейс призналась адвокатам Франка, что последний не демонстрировал особого интереса к работницам и, например, с нею разговаривал всего 3 раза, хотя она отработала на карандашной фабрике 5 лет.

Далее последовали новые неожиданные повороты и незапланированные сюрпризы. На утреннем заседании 31 июля рабочий Барретт — тот самый, что обнаружил светлые волосы на рукояти суппорта своего станка — неожиданно для всех брякнул, будто он нашёл в помещении «металлической» комнаты конверт из-под зарплаты Мэри Фэйхан. До этого было известно об обнаружении частным детективом МакУортом некоего жёлтого конверта под ящиками в фойе 1-го этажа, однако о том, что аналогичный конверт находил также и Барретт, никто не знал. Разумеется, появились неудобные вопросы к стороне обвинения о судьбе улики и причинах, по которым она была скрыта. Солиситор Дорси, явно вышедший из себя, принялся доказывать, что ему ничего неизвестно как о находке Барретта, так и о судьбе конверта. Судя по всему, солиситор сам оказался поражён игрой ума рабочего, явно рассчитывавшего получить часть обещанной награды за помощь расследованию.

Ещё более неожиданными для обвинения оказались показания, данные в тот же день Гарри Скоттом, тем самым частным детективом из агентства Пинкертона, что вывел на чистую воду Джима Конли в мае месяце. В своём месте о работе Скотта по данному делу было уже сказано. После 29 мая, то есть получения от Конли последнего «стейтмента», детектив исчез из этого расследования, но возник в суде 31 июля.

Гарри Скотт, заявленный в качестве свидетеля обвинения, то есть призванный подтвердить линию Дорси, стал говорить совсем не то, что от него ожидал услышать солиситор. К крайнему раздражению последнего, Гарри Скотт заявил, что Лео Франк 28 апреля, в понедельник, вовсе не показался ему как-то особенно взволнованным: «Когда я находился в его кабинете, то не заметил никаких необычных признаков нервозности мистера Франка. В нём не было никакой дрожи или чего-то в этом роде.» (дословно: «I didn’t note any unusual signs of nervousness about Frank in his office. There wasn’t any trembling or anything of that sort at that time.») Когда Дорси прямо заявил, что рассказ о необычном волнении обвиняемого он слышал из уст самого Скотта, частный детектив, не моргнув глазом, заявил, что ничего подобного солиситору не рассказывал.

Опс, как неловко получилось!

Далее между солиситором и «его» свидетелем произошло ещё несколько обменов колкими репликами. В частности, они заспорили о том, изменял ли Лео Франк свои показания о времени ухода с фабрики во время обеда. Солиситор, ссылаясь на слова детектива, настаивал на том, что первоначально Лео Франк говорил, будто ушёл обедать в 13 часов, но затем «передвинул» время ухода на 13:10. Детектив Скотт принялся открыто возражать Дорси, утверждая, что о 13 часах речи вообще не было и с самого начала Франк говорил об уходе именно в 13:10. Причём, и далее детектив Скотт