Шрифт:
Закладка:
Чернокожий собеседник почему-то разоткровенничался с незнакомым белым мужчиной и поведал ему, что попал в беду и наверняка очутится в тюрьме. На вопрос Минси, почему он совершил убийство, собеседник загадочно ответил: «Теперь-то мне это известно, а вам только предстоит узнать» («Now, that is for me to know and you to find out»).
После такого вот в высшей степени странного разговора Минси отправился по своим делам. А в понедельник 28 апреля, проезжая в трамвае по Форсайт-стрит мимо здания карандашной фабрики, он услышал разговор пассажиров о произошедшем здесь недавно убийстве девочки, на которую якобы напали на улице, а тело затащили в подвал. Уже после этого Минси прочитал о трагической смерти Мэри Фэйхан в газете.
Утром во вторник Минси направился к карандашной фабрике. По его словам, он был уверен, что на девочку напали именно внутри здания, хотя никакого объяснения такой уверенности в заявлении Минси нет. В холле фабричного здания страхового агента встретил чернокожий мужчина, который отказался показать ему место преступления, но ответил на все вопросы [сразу внесём ясность — это был «дневной» сторож Холловэй].
Через некоторое время, узнав из газет о задержании Конли, страховой агент явился в здание Департамента полиции и попросил показать ему задержанного. Из заявления Минси не совсем понятно, чем он мотивировал столь странную просьбу, но полицейские пошли ему навстречу и устроили неформальную очную ставку. И это притом, что Конли держали в строгой изоляции, никому не давали с ним общаться и даже суть данных им показаний стала известна с задержкой почти в 2 недели! Минси утверждал, что сразу же узнал Конли, который был облачён в тот же костюм, что и вечером 26 апреля и держал в руках ту же тёмную шляпу. А вот Конли заявил, что со страховым агентом незнаком, на пересечении Митчелл-стрит и Электрик-авеню 26 апреля не был и вообще не знает, где находится упомянутое место. Переговоры с Конли по словам Минси закончились тем, что он назвал Джима «плохим негром» и один из полицейских в штатском поднялся и открыл дверь, давая понять, что общение пора прекратить.
После этой в высшей степени сказочной сцены последовало не менее сказочное продолжение. Если верить Минси, он написал письмо солиситору Дорси, в котором спросил уважаемого юриста, обвиняется ли Джим Конли в убийстве Мэри Фэйхан? После чего добавил, что располагает важной информацией по делу. Самое смешное заключается даже не в нелепом и совершенно неуместном вопросе, заданном должностному лицу, а в том, что своё письмо Минси… не подписал! Да-да, вы поняли всё правильно, страховой агент отправил солиситору анонимку, но указал почтовый почтовый ящик, на который надлежало переслать ответ.
Как вы думаете, солиситор ответил анониму?
В общем, души блаженные порывы отклика должностных лиц не нашли и тогда Минси направил свои стопы к защитникам Лео Франка. Надо сказать, шаг весьма предсказуемый! Он сделал в присутствии адвоката Россера заявление, в котором клялся в правдивости своих слов и при встрече с журналистами подчеркнул, что виделся с Конли, «дневным» сторожем Холловэем и адвокатом Россером всего 1 раз в жизни. Тем самым давая понять, что какой-либо сговор между ним и защитой Франка исключён. Своё обращение к журналистам Минси не без пафоса завершил фразой, достойной какого-нибудь партийного митинга во время избирательной компании: «Я сделал лишь то, что по моему мнению, сделал бы любой настоящий гражданин» («I have only done what I believe any true citizen would do»).
Весь сюжет, связанный с Минси, отдаёт топорной и пошлой театральной постановкой на уровне драмкружка очень-очень средней школы. Укажем лишь на самые очевидные обстоятельства, заставляющие усомниться в том, что Минси говорил правду:
— Сообщение Минси о его встрече с Конли в здании полиции выглядит совершенно недостоверно, поскольку полицейские, опасаясь утечек информации в прессу, тщательно изолировали всех задержанных. Сотрудники полиции никогда не подтверждали факт встречи Минси и Конли в начале мая 1913 г.;
— Рассказ Минси об анонимном письме, направленном им солиситору Дорси выглядит совершенно бессмысленным. Если Минси всерьёз верил в то, что должностное лицо, проводящее важное расследование, вступит в переписку с анонимом, то впору усомниться в адекватности Минси. Если же последний понимал, что ответа не получит и письмо его будет проигнорировано [как не заслуживающее доверия], то зачем он его посылал и для чего об этом рассказывал журналистам? Как несложно догадаться, солиситор Дорси не подтвердил получение анонимного письма такого содержания, о каком говорил Минси.
— Минси возник словно бы из ниоткуда спустя 2,5 месяца после убийства Мэри Фэйхан. Для настоящего свидетеля это слишком большой интервал времени, все те люди, которые действительно что-то знают о преступлениях и намерены сотрудничать с правоохранительными органами, заявляют о себе очень быстро — буквально в течение 1 недели с того момента, как им становится известно о преступлении.
— Добросовестный свидетель, искренне желавший помочь расследованию преступления в начале XX столетия, выбрал бы совсем иной алгоритм действий нежели тот, который продемонстрировал Минси. Добросовестный свидетель явился бы в полицию и сделал там предварительное заявление, после чего дождался бы появление детективов, после чего в их присутствии и в присутствии нотариуса повторил бы своё заявление в развёрнутой форме. В результате полиция получила бы официальный «стейтмент» — документ, рождающий определенные правовые последствия. Те же телодвижения, которые якобы предпринял Минси — путешествие на карандашную фабрику, явка в полицию для встречи с Конли, отправка письма Дорси — выглядят совершенно бессмысленными не только с нашей [современной] точки зрения, но и с точки зрения американца, жившего в начале прошлого столетия.
Минси был объявлен защитой Лео Франка важнейшим свидетелем, однако объективная ценность показаний этого человека стремилась к нулю. Его рассказ, как и двусмысленное поведение рождали сомнения как в истинности содержания, так и адекватности рассказчика.
— В своём заявлении для прессы Минси позволил себе довольно странные утверждения, оставлявшие, мягко говоря, чувство недоумения. Так, например, он говорил, что хотел бы сохранить инкогнито и не общаться с прессой. Но при этом почему-то
