Поняв, что между Стамбулом и Парижем состоялся сговор еще до командирования комиссара и что роли между Османами и католиками были распределены заранее еще в Константинополе, К.М. Базили срочно направил в османскую столицу князя Гагарина с секретным донесением обо всем произошедшем в Иерусалиме. Вскоре и сам российский генеральный консул вместе с вице-консулом Н.С. Марабути отправился из Иерусалима в Яффу (23, л. 477-498об).

Новый великий визирь дамад35 Мехмед Али-паша (октябрь 1852 – май 1853 гг.) на требования А.П. Озерова огласить документ беспомощно разводил руками, давая понять, что не в силах что-либо сделать, если предыдущие садразамы пообещали французам не зачитывать фирман. Некоторые улама стояли сначала на стороне России, в пользу которой также склонялась валиде (мать султана) и отчасти садразам Мехмед Али-паша. В конечном итоге возобладало мнение министра иностранных дел Фуад-эфенди принять сторону Парижа на том основании, что все иностранные представители по святоместному вопросу не поддержали Петербург (717, т. 1, с. 332). В итоге султан Абдул Меджид принял сторону католиков, а значит и Франции. Это решение вряд ли можно назвать неожиданным, поскольку бабушка падишаха, Эмми де Ривери, была француженкой, к тому же многие султанские визири получили высшее образование во Франции.

В конце ноября 1852 г. А.П. Озеров получил два указания с Дворцовой площади – открыто выразить Порте негодование Николая I по поводу поведения ее комиссара в Иерусалиме, а также секретно сообщить садразаму (единственному из визирей, пользовавшемуся на тот момент доверием Петербурга) о готовности России оказать ему любую поддержку в случае неожиданного нападения Франции на Османскую империю. Однако временный поверенный счел неуместным исполнить второй приказ, поскольку в ходе беседы с садразамом русскому дипломату стало понятно, что точка зрения Мехмед Али мало чем отличалась от позиции остальных министров османского правительства (там же, т. 1, с. 332).

Свидетель и участник описываемых событий К.М. Базили воспринял двойственное поведение османских властей и вызывающие действия католического духовенства, поддерживаемого французским консульством в Иерусалиме, как вопиющую провокацию и оскорбление российского императора. В своем донесении А.П. Озерову он настоятельно рекомендовал временному поверенному в делах российской миссии потребовать от Порты хотя бы заделать окна зданий, выходящие на большой купол храма Гроба Господня, и разрушить прилегавшие к куполу гаремные постройки. Кроме того, генеральный консул просил свое начальство поставить перед султаном вопрос о недопустимости курения мусульман в церквях и в святых для христиан местах. К.М. Базили описывает примечательный случаи, когда перед церемонией оглашения султанского ираде в Гефсиманской пещере гробницы Богородицы мусульманская прислуга занесла туда курительные трубки для комиссара Афиф-бея. Иерусалимский мутасарриф Хафиз-паша, чтобы не допустить осквернения этого места, указал на михраб у места погребения Богородицы. Напомнив присутствовавшим, что гробница Ситти Марьям36 являлась священным местом и для мусульман, мутасарриф приказал прислуге вынести вон из пещеры занесенные туда трубки (787, с. 426). Этот эпизод ярко продемонстрировал пренебрежительное отношение османских властей к «первостатейным» христианским святыням, в которых только наличие михраба или другого исламского атрибута было способно избавить это место от осквернения курением. Весьма показательно, что на оскорбительный для всех христиан поступок османских эфенди в храме Гроба Господня не решились отреагировать ни присутствовавшие при этом инциденте патриархи, ни даже французский консул Ботта. Возмущенный фактом курения мусульман в храме Гроба Господня в присутствии христианских предстоятелей и французского консула, К.М. Базили был уверен, что решительные настояния Петербурга перед Портой запретить мусульманам курить трубки в церквях послужат делу защиты чести «всего христианского мира и будут достойны почета и уважения» на фоне индифферентной в данном вопросе позиции французов, «увлеченных полемикой с целью умаления прав восточных исповеданий» (180, л. 874–877; 181, л. 537—546об)37. Примечательно, что в XIX веке в среде греческого духовенства на Арабском Востоке было отнюдь незазорным курить трубки, особенно за чашечкой кофе во время беседы с османскими чиновниками, которые могли бы расценить отказ от трубки как неуважение к османскому гостеприимству (601, т. 2, с. 275; т. 3, с. 57)38.

Николай I решил усилить давление на султана, перейдя от чисто дипломатических шагов к мерам военной дипломатии. По его приказу в повышенную боевую готовность были приведены 4-й и 5-й при дунайские армейские корпусы и Черноморский флот. В ответ на вопросы османских визирей о причинах столь грозных шагов официального Петербурга временный поверенный в делах императорской миссии А.П. Озеров замечал, что находит такую меру вполне естественной ввиду возникших затруднений, которых, впрочем, Порта могла бы избежать, изменив свою позицию в пользу выполнения взятых на себя перед Петербургом обязательств (25, л. 440–441).

В конце концов, официальный Стамбул был вынужден отдать комиссару Афиф-бею распоряжение зачитать февральский фирман 1852 г. в иерусалимском городском совете, заседание которого состоялось 29 ноября 1852 г. (183, л. 715—721об). Тем не менее под давлением французской дипломатии церемония оглашения хатт-и шерифа прошла со значительными отступлениями от общепринятой практики. Сославшийся на болезнь, ма’мур Афиф-бей поручил зачитать султанский эдикт мутасаррифу Хафиз-паше. Церемония оглашения фирмана состоялось с отклонениями от строгого османского протокола: вместо пленарного заседания иерусалимского маджлиса было созвано обычное. Заседание демонстративно проигнорировало католическое духовенство: не было никого от францисканцев, а Латинский патриарх Валерга объяснил свое отсутствие тем, что не являлся султанским подданным. Вместо эмиссара фирман зачитал иерусалимский паша, после чего эдикт был занесен в регистр шариатского суда и вручен патриарху Кириллу (там же, л. 715—721об). По сообщению К.М. Базили, иерусалимские мусульмане, поначалу несколько озадаченные и даже оскорбленные отсрочками торжественного оглашения хатт-и шерифа, не скрывали «удовольствия по исполнении обряда» (187, л. 757–760).

Тем временем последующая передача османскими властями францисканцам ключей от северо-восточных ворот и южных дверей Вифлеемской базилики, а также ключа от главного портала (находившегося до того времени в исключительном владении православного духовенства) вновь вызвала волну негодования святогробцев, поскольку в фирмане 1852 г. приказ о передаче ключа францисканцам не значился (там же, л. 757–760). В султанском хатти-шерифе упоминалось, что, согласно фирмана 1757 г., грекам, католикам и армянам было выдано по ключу от ворот в храм Рождества Христова. Однако на деле у францисканцев на руках ключа не было. В результате османские власти приказали срочно изготовить дубликат ключа и передать его монахам-католикам. Французский генеральный консул в Бейруте де Леспард пытался убедить своего российского коллегу К.М. Базили, что указание Афиф-бею передать ключи францисканцам содержалось в ноте Порты, переданной французскому посланнику в Стамбуле в 1851 г. (там же, л. 757–760). Поскольку об этой ноте ничего не