Шрифт:
Закладка:
В начале 1850 г., после того, как патриарх Кирилл обратился к османскому правительству за разрешением отремонтировать главный купол храма Гроба Господня, бельгийская миссия в Константинополе подняла вопрос о восстановлении в храме Гроба Господня могил иерусалимских правителей-крестоносцев – братьев Готфрида Бульонского и Балдуина I, уничтоженных святогробцами. Тогда же в Париже вышла в свет брошюра Эжена Боре «Вопрос о Святых местах», написанная в ярко выраженном русофобском и антиправославном духе. Ее автор обрушился с резкой критикой как на ближневосточную политику Российской империи, так и на греческое духовенство, огульно обвинив православных в незаконных захватах у францисканских монахов ряда христианских святынь. Брошюра была сочувственно воспринята в Риме и во Франции. При активных и скоординированных шагах Парижа и Папского Престола тема Святых мест Палестины выплеснулась на страницы ведущих европейских газет, подогревая религиозные чувства местной общественности. Все громче раздавались гневные и обличительные лозунги против святогробских монахов, бездоказательно обвиненных католиками в краже Серебряной звезды, и даже против «попустительства» османских властей. Одновременно папа Пий IX всячески превозносил заслуги «истинного католика и рыцаря католической веры» «христианнейшего» принца-президента Франции Луи Наполеона в борьбе за Святые места с восточными «схизматиками».
В мае 1850 г. французский чрезвычайный посланник и полномочный министр при османской Порте дивизионный генерал Жак Опик (1848–1851 гг.)25, ссылаясь на капитуляции 1740 г., вручил садразаму Мустафе Решид-паше (1848–1852 гг.) и рейс эфенди Мехмеду Али-паше от имени католиков вербальную ноту от 28 мая (16 реджеба 1266 г.х.). В ней выдвигалось требование «восстановить католическое духовенство в его прежних правах и привилегиях на Святые места», восходящих, по мнению Парижа, еще к завоеванию Иерусалима крестоносцами в 1099 г. Французский демарш был подкреплен аналогичными нотами дипломатических представителей Бельгии, Испании, Сардинии, Неаполитании, Португалии и Австрии. Великобритания, поначалу занимавшая нейтральную позицию, в начале 1853 г. присоединилась к османско-французскому альянсу в надежде извлечь из этого военно-политические выгоды (660, с. 2).
«Поднимая этот вопрос, – пишет Л. Тувнель26, – принц Людовик Наполеон совершенно не подозревал о тех трагических последствиях, которые могут повлечь за собой эти требования. Мысль о возможном столкновении с Россией вовсе не являлась в представлении принца-президента и его советников, мало знакомых с этим темным вопросом. Истина заключалась в том, что поддержка клерикальной партии была нужна для внутренней политики принца Людовика Наполеона» (717, т. I, с. 326). Как бы то ни было, но англичане были куда прозорливее, поскольку уже 20 мая 1850 г. британский посланник в Константинополе Стрэтфорд Каннинг (1842–1852, 1852–1857 гг.) писал главе Форин Офиса лорду Пальмерстону (1850–1852 гг.): «Генерал Опик заверил меня, что возникший спор является вопросом о собственности и об условиях договора. Однако трудно отделить любой подобный вопрос от политических соображений; поскольку борьба за общее влияние, в особенности, если Россия, как можно этого ожидать, вмешается от имени Греческой церкви, вероятно, выйдет за рамки неизбежной дискуссии» (660, с. В). Следует иметь в виду, что сэр Каннинг, пользовавшийся огромным влиянием на Порту и султанский двор, передавал в Лондон официальное мнение Османов «из первых рук», в достоверности информации которых сомневаться не приходилось. Примечательно, что в это время ни в русской миссии в Константинополе, ни в Петербурге еще не догадывались, какие тучи сгущались над святоместным делом.
Узнав о демарше генерала Опика, граф Нессельроде поручил императорскому посланнику в Париже Н.Д. Киселеву27 сделать представление французскому правительству по поводу возникшего греко-латинского спора. В ответ на это официальный Париж заявил, что считает святоместный вопрос второстепенным и что он был поднят лишь для того, чтобы «приобрести на выборах расположение и голоса духовенства» (717, т. I, с. 327).
В русской цареградской миссии за развитием ситуации наблюдали достаточно спокойно, полагая, что вопрос о починке купола и гаремах является куда более важной проблемой для интересов Петербурга, чем официально поднятый Францией перед Портой святоместный вопрос. В январе 1851 г. русский посланник в Константинополе В.П. Титов успокаивающе заверял графа К.В. Нессельроде, что Порта имеет твердое намерение поддержать своих православных подданных (там же, с. 328).
В ответ на демарш генерала Опика посланник Титов в особом меморандуме на имя великого визиря Мустафы Мехмед Решид-паши резонно возразил, что права Иерусалимской православной церкви на палестинские святыни неоспоримо древнее, ибо они восходят еще к началу IV века, когда практически все святилища Палестины как провинции Восточной Римской империи принадлежали «Матери всех церквей». Русский посланник сослался на Кучук-Кайнарджийский мирный договор 1774 г. и подкрепил свою позицию копиями полутора десятков османских фирманов, в которых подтверждались преимущественные права Иерусалимской православной церкви на христианские святыни.
Несмотря на аргументацию Петербурга, Порта поддалась нажиму французского посланника, признав правомочность и легитимность капитуляций 1740 г., в результате чего в начале 1851 г. при Порте была сформирована смешанная комиссия, куда вошли не только османские подданные, но и представители посольства Франции в Константинополе. На этот международный орган возлагалась задача расследовать обстоятельства святоместного дела и детально рассмотреть все акты, на основании которых православные и католики в Палестине основывали свои права и претензии (там же, с. 327). Порта назначила председателем комиссии первого драгомана имперского дивана (диван-и хумаюн), агента валашского господаря (воеводу) при османском правительстве Эмин-эфенди. В ее состав также был включен великий логофет Константинопольского патриархата Николай Аристархи (807, с. 76). Тот факт, что в нее не вошли российские представители, свидетельствовал о том, что Порта не рассматривала Россию в качестве официальной покровительницы рум миллети. В своей депеше на имя лорда Пальмерстона сэр Каннинг писал: «Порта считает, что Россия не имеет права вмешиваться» (660, с. 24).
Вскоре в работе комиссии четко обозначился «пролатинский» крен. Этому в немалой степени способствовал тот факт, что в 1851 г. на смену генералу Опику в Константинополь прибыл новый французский полномочный министр (с 20 февраля 1851 г. посол) маркиз де Ла Валетт (1851–1853 гг.)28
