Глава сорок первая

Нора

Магия Минитрии разделяется на три вида:

Магия красок, порождающих чудеса в зависимости от цвета. Красный разжигает огонь и будит ярость, синий преисполняет гармонии – благодатью безмятежных вод.

Магия Хаара. Туман есть потенциал в чистом виде. Пряжа, из которой заклинатель претворяет нечто им замысленное.

Искусство. Искусство требует верха самоотдачи и утонченности. Лишь прирожденное дарование способно покорять сердца музыкой, всколыхивать войско танцем и вселять отвагу поэзией.

– «Значит, хочешь стать Вдохновенным?» Пособие по теории магии и Вдохновения для учеников Музеи

Я погружалась во тьму. Реальность пробивалась сквозь нее редкими проблесками, как сквозь источенное молью покрывало. Исступленная, в беспамятстве, я подняла глаза на грязные лица растущей толпы. Где-то навзрыд плакал ребенок.

Что это за люди?

Я чувствовала под своим телом чей-то хребет. Лошадиный? Вроде бы знакомо пахнуло конюшней, но примесь паленого душка запутывала.

Правая половина тела горела огнем. Лошадь стремглав неслась по полям, и тяжкие всхрапы выдавали, что она мчит на пределе сил.

Ритм заполошной скачки отдавался во мне едва ощутимыми толчками. Даже соскользнув с лошади и прокатившись по земле, я едва встрепенулаcь. Мягкая мокрая грязь обволокла меня прохладой, от которой жжение справа стало еще отчетливее.

– Нора! – донесся до меня далекий голос, узник беспредельной черноты.

Разум пребывал в горячечном бреду. Происходящее казалось сном. Чувства, прежде рисовавшие панораму мира единым ансамблем, рассыпались и зажили независимо от своих братьев и сестер.

Когда мы наконец-то остановились, я исторгла содержимое желудка на каменный пол. От жгучей кислоты горло свело спазмом. Только ее вони и недоставало этой кошмарной катавасии, этому вареву из несочетаемых ингредиентов.

Последний проблеск вырисовал склоненные надо мной белые силуэты – привидения, что явились скорбеть.

Их руки протянулись ко мне и завертели мое тело, раздевая и шаря везде, где заблагорассудится.

– Хватит. – Мои губы пересохли, слово прозвучало надтреснуто. Столь же надтреснутым ощущалось и осипшее, шершавое горло.

Тьма залатала в себе прорехи и так надолго со мной сдружилась, что мы, казалось, были неразлучны всю жизнь.

Далеко не сразу я опять стала выхватывать мелькающие лица и озабоченные голоса.

– Заражение… – донеслось из другого мира. – Нужно срочно…

Что ни на минуту меня не покидало, так это острая боль в боку – постоянный мой спутник в бездне онемения.

Лишь когда чувствительность стала возвращаться, когда поползли по телу иголочные укольчики, я поняла, что жива и не всегда прозябала в небытии.

Потихоньку из неведомых далей вернулись первые мои частички. Я вспомнила, как шевелятся пальцы на ногах, слегка чувствовала стянутую кожу и как двигаются кости. Биение жизни ползло выше, расходясь по телу, и я очерчивала в голове свои лодыжки, бедра, грудную клетку – но осязала себя только левая сторона. Сознание по капле вливалось в сосуд, что когда-то передвигался по свету.

Когда покалывание дошло до шеи, вновь вкладывая разум в тело, я открыла глаза. Там, в бездне, я видела сон, в котором мне размозжили голову и сажают в землю нити оголенных нервов, точно корни.

* * *

Я лежала на койке.

Из-за пробуждения былая тупая ломота – слишком нечеткая, чтобы вывести меня из беспамятства, – переросла в нестерпимую, мучительную резь. Вдобавок к этому у меня раскалывалась голова.

В глотку как будто песка насыпали.

– Люди! – крикнула было я, но вышел только слабый хрип.

Меня захватил болезненный кашель. Давно я не напрягала голосовых связок. Повертев головой, я заметила на тумбочке у койки кружку воды. Спасение! Хотела за ней потянуться, но тело не слушалось, будто я все еще над ним не властна.

Замешательство сменилось ужасом. Почему правая рука не шевелится? Плечу было слишком легко, чего-то недоставало. Я откинула одеяло – и похолодела.

То, что от меня осталось, повергало в ступор. Увиденная картина не поддавалась осмыслению. Я жмурилась, всматривалась, как бы выискивая недостающее.

Правая рука по самое плечо была отнята. Я откинула одеяло – и ноги тоже не оказалось. При этом палец на ней отчетливо шевелился, будто она еще связана со мной и просто куда-то делась. Разум затрещал по швам, расплетались завязки, скрепляющие ткань моей реальности. Лопнул книжный переплет, и ветер разметал страницы во все стороны.

Опять и опять я вперяла взгляд в культи в надежде увидеть нечто новое. Снова и снова вид ополовиненных конечностей оставлял без слов. Это не я, не в этом теле живу всю жизнь! У меня перехватило горло. Подступили слезы, но из глаз не выдавилась ни одна.

Хоть бы это был кошмар, хоть бы от него очнуться, сбежать! До чего странно было двигать рукой: непривычная легкость никак не вязалась с неприятным чувством, словно пальцы еще на месте и шевелятся.

Хотелось кричать, выть, но высохшее, как полая тростина, горло смогло разве что исторгнуть скрипучий стон. На звуки сбежались призрачные фигуры сестер и при виде меня ожившей тут же зазвали подмогу.

Чары накладывали со скорбными лицами.

– Умоляю, – просипела я, сама не зная, что от них хочу. Если сестры и услышали мою слабую мольбу, то не подали вида. Посредине лба мне торопливо мазнули синими чернилами печать, успокаивая растравленную душу.

Но даже проваливаясь обратно в избавительный сон, я не переставала шарить по лицам фантомных сестер дикими глазами.

Глава сорок вторая

Нора

С восьмого Цикла существует предание об одной деревне, от которой не сохранилось даже названия. Ее жители, якобы собравшись в одном месте, день за днем, ночь за ночью предавались молитвам, покуда забвение не стерло деревню из памяти. Что довело до этой крайности, остается загадкой.

– «Темные предания и что их породило». Хемвэзер

Время в этом царстве тянулось бесконечно долго. Некогда кипящая быстрина превратилась в застойную заводь, где я теперь дрейфовала. Ее смирные воды были темны от примеси зловонной жижи. Течение секунд, минут, часов, которому прежде задавали темп ураган событий и хоровод перемен, здесь было неощутимо. Я чувствовала себя гниющей на берегу морской корягой.

Вспышками мелькали перед глазами сестры, которые приходили меня усадить и покормить похлебкой. Я даже не замечала, как бульон стекает по подбородку, а горло покорно глотает любую предложенную дрянь. Дни текли, как патока. Затуманенный ум упрямо отказывался вместить происходящее.

Капля по капле мой новый быт сплетался в гобелен муки и горести. Осознание, что я теперь безногая и безрукая, не