– Может. Патрульного ранил, – сказал следователь.

– Ранил? – неожиданно переспросил Сергей, и все, кто находился в кабинете, оживились.

– Ну вот, заговорил, – обрадовался врач.

– А ты что, не помнишь? – навалившись грудью на стол, спросил следователь. – Ты же стрелял в милиционера.

– Я его не убил? – пришепетывая, тихо спросил Калистратов, и следователь сделал знак рукой, чтобы присутствующие вышли из кабинета.

– Нет, не убил. Ранил в плечо. Имя свое помнишь?

Известие о том, что милиционер жив, вернуло Сергея в реальный мир, но надежда на спасение почти сразу угасла. По сути, это не меняло его положения, а лишь на время оттягивало развязку, продлевало муки, которые только ожидали его впереди. А потому, после некоторых раздумий, он решил не называть себя и лишь ответил:

– Мне все равно…

Следователь отложил приготовленную было авторучку, закурил и подвинул сигареты поближе к Калистратову.

– Куришь?

Сергей исподлобья посмотрел на пачку «Магны», опустил голову и спросил:

– А где мои?

– Твоих здесь больше нет, – ответил следователь и неожиданно проникновенным голосом заговорил: – Слушай, я понимаю, у тебя это в первый раз. Ну, давай вместе разберемся, что случилось. Тебе же нет смысла молчать, тебя взяли на месте преступления. И фамилию твою узнаем, плевое дело, и докажут все без тебя, но срок будет другой. Понимаешь? Дру-гой! Милиционер жив, ранение не очень серьезное, и обменный пункт ты не успел ограбить – улавливаешь?

Калистратов слушал следователя, все прекрасно понимал, и чем сильнее ему хотелось обо всем рассказать этому нормальному человеку, тем крепче он стискивал зубы. Впервые за последние несколько дней у него появилась потребность выговориться, излить кому-то душу, пожаловаться на свою забубенную судьбу, но у человека за письменным столом была своя корысть, а у него – своя. Сергею же для этого нужен был прохожий, попутчик или даже собрат по несчастью, в общем, посторонний.

Так ничего и не добившись от Калистратова, следователь вздохнул, нажал кнопку звонка и сказал вошедшему охраннику:

– Все, уводи.

Сергея отправили в камеру, где уже сидели двенадцать человек, но прежде ему пришлось пройти через много различных комнат, напоминающих одна другую крепкими решетками, казенной мебелью и похожими друг на друга тюремщиками. Наконец Калистратову выдали постельные принадлежности, и на этом его вселение в следственный изолятор завершилось.

Еще не войдя в камеру, Сергей внутренне напрягся. Жизнь и порядки тюрьмы он знал только теоретически, по рассказам знакомых и фильмам, а потому был уверен, что здесь его не ожидает ничего хорошего. Но то, что Калистратов увидел, превзошло все его фантазии. В похожем на склеп каменном пенале царили какой-то гнилой полумрак, тяжелая, почти осязаемая вонь и невыносимая духота. Темная камера с полудохлой пятнадцативаттной лампочкой над дверью напоминала трюм корабля-призрака: единственное окно благодаря специальным жалюзи – решке – совершенно не пропускало света, двухэтажные нары были увешаны сохнущим тряпьем, и только наличие параши говорило о том, что это отнюдь не мифический «Летучий Голландец», а самая обыкновенная тюрьма.

Когда Калистратов переступил порог своего временного жилища, с верхних нар сразу свесилось несколько голов, а трое, сидящих внизу подследственных повернулись к двери. Еще двое спали на полу или делали вид, что спят. Все обитатели камеры, из тех, что он успел рассмотреть, были полуголыми, крепкими и даже примерно одного возраста – от двадцати до тридцати лет. Но лиц Калистратов разглядывать не стал, в основном потому, что боялся всматриваться.

– Начальник, у нас и так полно, – без всякой надежды, что к нему прислушаются, сказал один из сидящих.

– Это еще не полно, – усмехнулся конвойный. – Вот в Бутырку попадешь, вспомнишь наш санаторий.

После этого дверь закрылась, и Сергей почувствовал, что связь с тем миром окончательно оборвалась, а налаживать ее с этим у него не было никакого желания.

Некоторое время новичок и старожилы разглядывали друг друга. Вернее, Калистратов делал вид, что осматривается, а сам с ужасом думал, как будет выглядеть их знакомство. Сергей знал, что его обязательно спросят статью, по которой он идет, но никак не мог вспомнить номера, хотя следователь называл их и не один раз.

– Проходи, чего стоишь? – наконец обратился к нему кто-то из сидящих. – Новоселье праздновать будешь?

Калистратов попытался догадаться, что здесь означает слово «новоселье», вспомнил армейскую «прописку» и отрицательно помотал головой.

– Не буду, – осипшим голосом ответил он и бросил скатанный матрас в угол противоположный параше. Там двое уже спали, и Сергей решил последовать их примеру, тем более что ему и впрямь страшно хотелось лечь и забыться.

– А поговорить? – раздался другой голос из-под глухого окна. Это вполне безобидное приглашение к разговору вызвало у Калистратова еще больший страх и какую-то глухую злобу. Что у них на уме, он не знал, впустую болтать о своей беде не желал, тем более что заключенных было много, и хотели они только одного – свежую историю о похождениях новичка.

– Я устал, – раскатывая матрас, затравленно ответил Сергей. – Потом расскажу. Дайте поспать. – Чувствуя на себе недоброжелательные взгляды сокамерников, Калистратов осторожно лег, попытался принять более удобное положение для избитого тела, а пока он ворочался, желающий «поговорить» задавал вопросы:

– Это тебя менты так отделали?

– Да, – демонстративно охнув от боли, ответил Сергей. Только сейчас он сообразил, что здесь в камере побои на лице – большой козырь, своеобразный документ, удостоверяющий его принадлежность к этому миру.

– Ларек, что ль, взял? – со зловещим сарказмом поинтересовался любопытный сокамерник, лица которого Калистратов еще не видел и видеть не хотел.

– Мента замочил, – стараясь говорить ровным голосом, ответил Сергей. Последовавшая за этим реакция вселила в него надежду, что поспать ему все-таки дадут. Кто-то уважительно произнес: «Ого!» – затем, на время установилась тишина, а до сих пор спящий рядом с Калистратовым квадратный здоровяк с бритым затылком проснулся и приподнялся на локте, чтобы взглянуть на своего удалого соседа.

Сергей не успел