Шрифт:
Закладка:
– Я найду вам Скоробогатова! – вдруг в отчаянии заговорил он. – Я знаю, где он прячется. Честное слово, знаю. Он хитрый, он сам не пойдет. Я же его давно знаю. Если что, он зароется…
– Чего это ты так распетушился? – удивился Мокроусов. – Что, мало получил, что ли?
– Ну вы же меня сейчас замочите здесь! – закричал Петухов. – Я же вам ничего не сделал! Отпустите меня! Пожалуйста! Очень вас прошу!
– Ну ты место-то покажи, – спокойно проговорил Ломов и махнул «дипломатом»: – Где? Там или там?
– Дай, я ему в харю дам, – разозлился Мокроусов, но Ломов вытянул руку и преградил ему путь.
– Покажу, покажу! – с ужасом на лице продолжал кричать Петухов. Затем он вдруг перешел на громкий шепот, но заговорил так же страстно: – Вы оставайтесь здесь, я воткну палку там, где деньги, и уйду. Все по-честному, мне не нужно ничего. Я так дойду…
Петухов плохо соображал, когда говорил, предлагая обменять жизнь на деньги. Поэтому он машинально показал скованными руками туда, где они были зарыты. В запале он даже не заметил, как это произошло, но Мокроусов ничего не заметил, а Ломов не подал вида. Засунув руки в карманы, он стоял перед голым, трясущимся Петуховым, смотрел в землю и болезненно морщился. Мольба о пощаде была самым неприятным моментом в его работе, поэтому он всегда оставлял жертве надежду на спасение, но делал это так, чтобы не врать. Искусство ничего не обещать и в то же время до конца держать приговоренного в неведении было доведено у него до совершенства. Эта своеобразная честность являлась предметом гордости Ломова, и за всю практику он ни разу не изменил своему оригинальному кредо. Сейчас же Петухов вынуждал его либо пожертвовать принципом, либо сказать все как есть. Но Ломов не был уверен, что правильно понял нечаянный жест Петухова, и деньги могли оказаться в другом месте. В этом случае, если бы они не стали скрывать от него правду, им пришлось бы долго выколачивать из пленника, где зарыты восемьсот тысяч долларов. При этом не было никакой гарантии, что в таком состоянии Петухов что-либо скажет.
– Детский сад, – сквозь зубы проговорил Ломов.
– Чего он мелет? Дай, я ему заеду по харе! – снова полез вперед Мокроусов.
– Остынь, он хочет жить, – объяснил Ломов, и эти слова самым невероятным образом подействовали на бывшего милиционера. Вспомнив о том, что Петухову осталось жить от силы несколько минут, Мокроусов смутился, по-стариковски закряхтел и испуганно посмотрел на своего временного начальника.
– Все хотят, – наконец выговорил он и пожал плечами.
– Иди в машину, – сказал Ломов Мокроусову. – Нам поговорить надо. Попей пока пивка.
Мокроусов заметно обрадовался, когда его отослали. Он сразу вспомнил, что держит в руке бутылку пива, достал ключи и отработанным приемом легко сковырнул пробку.
– Если отравленное, удавлю, – уходя проворчал он, но Петухова эта угроза словно бы вернула к жизни. Во-первых, удавить можно было только живого человека, во-вторых, старший собирался с ним о чем-то говорить, а это означало, что, либо состоится торг, либо ему предложат работать: мальчиком на побегушках, наемным убийцей, курьером или форточником – Петухову было все равно.
До кривой березы они не дошли каких-нибудь несколько метров. Ломов заметил ее издалека и еще до петуховского приступа истерии подумал, что, скорее всего, деньги где-то рядом, иначе в лесу их можно было бы не найти. Неосторожный жест Петухова подтвердил его догадку, и когда Мокроусов отправился к машине, он жестом предложил пленнику идти вперед.
– Что ты делал до того, как увел у дружка чемодан с баксами, – на ходу спросил он.
– Я дома был. Мы как раз с ребятами собирались в одно место погулять… – начал было Петухов, но Ломов перебил его:
– Я имею в виду, что ты умеешь делать?
– А-а-а! – обрадовался Петухов. – Все! Все, что скажешь. Я даже на аккордеоне умею играть. В детстве пять лет занимался.
– Давай-давай, перечисляй, – отеческим тоном сказал Ломов, когда тот замолчал. – Я тебя внимательно слушаю.
Они почти дошли до кривой березы, и Ломов остановился. Сильно нервничая, Петухов начал вспоминать все свои попытки заработать побольше денег за последнее время. Он умышленно не смотрел себе под ноги, боялся встретиться взглядом со своим собеседником, а потому вынужден был вертеть головой в разные стороны. Одновременно Петухов тужился разгадать поведение Ломова. Тот стоял в нескольких сантиметрах от места, где лежали деньги, раскачивался с пятки на носок и как будто совсем не слушал, о чем он говорит.
– Обувью торговал, но нам даже не дали развернуться. Обложили так, что себе ничего не оставалось. Пришлось бросить. Золотишко сбывал, менеджером в торговой фирме работал… чужие деньги крутил. Так, по мелочам…
– Ну да, а здесь крупные подвернулись, – усмехнулся Ломов. Он посмотрел вниз, носком ботинка ковырнул чуть приподнятый в этом месте дерн и откинул его в сторону. Под дерном, слегка присыпанный сухой землей, лежал цветастый полиэтиленовый пакет с долларами. – И ты не удержался. Понимаю.
Ломов только опустил взгляд, а Петухов уже все понял и едва совладал с собой, чтобы не броситься в лес.
– Да, не удержался, – хрипло ответил Петухов и, словно в бреду, тихо продолжил: – Миллион баксов. Я таких денег и не видел никогда. Только в кино. В кино они, наверное, фальшивые? Хотел пожить хорошо.
– А как это, хорошо? – так же тихо поинтересовался Ломов.
– Не знаю, – пожал плечами Петухов и вдруг как на исповеди понес совершеннейшую правду: – Хотел в Париже погулять… в Испании дом купить… на острове пожить…
– Ладно, давай перекладывай из пакета вот сюда, – Ломов раскрыл синий чемоданчик, бросил его на землю и отступил на два шага. – Только побыстрее, у нас мало времени.
Петухов не сразу приступил к работе. За какое-то мгновение выражение лица его поменялось несколько раз. Здесь были и сомнения, и надежда, и страх, и даже едва уловимая тень безумия, которая за
