надо, чтоб он сорвался, не зря следователь всегда ложил рядом с собой на стол пистолет.

Выплеснув злобу, Потоцкий начинал допрос. Кто из Якутска руководил районной организацией? Были ли связи с другими районами? Кто должен был возглавить правительство в случае отделения от России? При этом Потоцкий называл имена видных людей Якутии, конечно, якутов.

Но вдруг эти вопросы прекратились, и Алексеев понял, эмгэбэшники решили ограничиться районной организацией.

После этого следствие быстро пошло к завершению. Из главаря преступной организации, каким его хотели выставить Усачев с Боровиковым, Алексеев стал рядовым ее членом. И Потоцкий потерял к нему интерес, на допросы вызывал редко, не грозился найти Марту и ребенка. Но это не значило, что он ее забыл. Как-то в середине допроса, Потоцкий неожиданно сказал:

– Читая дело, которое завели на тебя в районе, я давно хотел тебе сообщить, что виной всех твоих злоключений является Марта. Из-за нее тебя исключили из партии, а уж потом начались все твои беды. А ведь тебя предупреждали, но ты впервые попробовал бабу и уже не смог оторваться, вообразил, что это любовь, а это было животное желание самца к самке. До любви вам еще расти и расти. Только представителям культурного народа дано испытать это чувство, я тебе уже говорил об этом. Но ты вообразил себя Ромео. Слышал о таком? Да куда тебе. Кстати, я пришел к выводу, что ты рискнул, привез ее в Якутск. Считаешь, в городе ей будет легко затеряться? Но не учел, что хромых женщин не так уж и много. Но ладно, я о другом. Так вот, откажись ты вовремя от нее и тебя не исключили бы из партии и, возможно, не обратили бы особого внимания на донос Березовского. О нем тебе сообщил кто-то из райотдела. Кстати, его возглавляет уже не Боровиков, не доложил об интересе Шипицина к твоему делу. Я думаю, тебе это интересно. Тебя бы не арестовали, и ты был бы сейчас председателем райпо и ел бы каждый день кусок хлеба с маслом и посыпал сахаром. Ведь кроме доноса Березовского и найденных у тебя книг Ойунского на тебя ничего нет. Ну, получил бы года два за книги. И если представить, что ты не связан с Усачевым, то признательные показания, написанные написанные его рукой, вполне могут оправдать тебя. А показания Усачева и Шипицына можно посчитать попыткой дискредитации честного человека. Тем не менее, ты получишь двадцать лет ИТЛ и вряд ли доживешь до освобождения. Я не волшебник, я только учусь, как сказал один персонаж, но мог бы тебе помочь. Ты напишешь, что твоя женитьба на Марте Франц была ужасной ошибкой, временным затмением, но теперь ты Марту ненавидишь и просишь прощения у государства, и так далее. Я подскажу, как правильнее написать. Мы твое покаянное письмо напечатаем в газете. И ты одной ногой на свободе. Слово чекиста. Ну, как тебе мое предложение? Выйдешь, заберешь дочь или сына. Кто там у тебя? И начнешь нормально жить.

– Вы так шутите?

– МГБ не место для шуток.

– Марта – моя жена.

– Но этим письмом ты не только поможешь себе, но и облегчишь жизнь ей. Она отсидит только за побег с поселения. А сейчас она пойдет, как соучастница и меньше пятнадцати ей не дадут. Если ты любишь ее, воспользуйся этим шансом помочь ей. Решай, пока я добрый. И прямо сейчас. Завтра будет поздно.

– Пусть все останется, как есть.

– Когда поймаем Марту, первое, что я ей скажу, так это то, что ты отказался ей помочь.

– Она будет рада это услышать.

– Ну что ж, у тебя был шанс. Следствие заканчивается, скоро дадут ознакомиться с делом и – суд. Ты даже представить не можешь, что такое исправительно-трудовой лагерь. Ты будешь каждый день вспоминать мое предложение и жалеть, что не согласился. Пожалуй, это наша последняя встреча…

Алексеев так и не понял, в самом деле Потоцкий хотел его освободить или просто провоцировал, испытывал его чувство к Марте, ему нужны были доказательства, что якуты не способны на любовь. Почему им не дает покоя его любовь к Марте? Неужели он думал, что я соглашусь? Судит людей по себе.

В начале марта Алексеева ознакомили с делом, и в марте же состоялся суд.

Судья, два заседателя, прокурор, защитник – видимость правосудия была соблюдена. И глядя на серьезные лица судьи и заседателей, на адвоката, которого предоставило государство, Алексееву даже не верилось, что все это игра, и что никто из них не посмеет оспорить выдвинутые следователями МГБ обвинения. Дали и обвиняемым последнее слово – спектакль надо было доиграть до конца.

Приговор был ожидаемым, Шипицыну, Туласынову, Симонову и Усачеву дали 25 лет ИТЛ, Алексееву, Саморцеву и Горохову, как рядовым участникам организации дали по 15 лет ИТЛ с поражение в правах на пять лет.

После приговора осужденных увезли в общую тюрьму, двухэтажное деревянное здание, огороженное заплотом с рядами колючей проволоки сверху и караульной вышкой. Находилась тюрьма на той же улице Дзержинского, рядом со зданием МВД.

Если во внутренней тюрьме Алексеев сидел один в темной, тесной одиночке или в такой же камере с кем-то на пару, то в общей все было иначе. В светлой большой камере находилось более десяти человек, и Алексеев сразу обратил внимание на их лица. Во внутренней – непонимающие, выжидающие, испуганные. Здесь же осужденные вели себя так, словно сдали трудный экзамен – открытые лица, громкие разговоры, смех, некоторая развязность в общении. И это было понятно, нет больше следователей, допросов, избиений, нет каждодневного вопроса – что со мной будет? Такая временная передышка.

Алексееву повезло, попал в камеру к «фашистам», так, с подачи уголовников, называли осужденных по пятьдесят восьмой статье. Сразу же заметил сидящего в углу Реброва, тот даже обрадовался увидев Алексеева:

– И ты отмучился. Сколько дали? Пятнадцать. А мне, паря, сунули двадцать пять. Хорошо, расстрел отменили, а то бы, точно, к высшей мере приговорили.

– Я смотрю, ты не особо огорчен.

– А что изменилось? Колхоз та же тюрьма, работаешь с утра до вечера, а вечно голодный. Как не паши, трудодней шиш. А здесь и накормят и спать уложат. Женку с детишками жалко, но только им от моей жалости какой прок. Послушал я здесь, мать моя женщина, что деется. Ну ладно полицаи, видишь, вон два мордоворота, с Украины, они фашистам помогали. Они враги. Их и надо в тюрьму. А остальные, как и я, ни за что сидят. Че делается, не пойму. Хотя, я ведь тоже грех на душу взял, оговорил Платоныча, председателя нашего, сказал, вроде как мы с ним вместе трактор в негодность привели. Устал от битья, вот и оговорил. Неужели и все вот так же? Милиции не