– Дурочка. Ты нам, как дочь.

И Марта была рада, что нож не увидел Игнат Захарович, вчера он, видимо, крепко набрался, из комнаты доносился его храп.

Некоторое волнение в бараке заметили сразу, но спрашивать не стали, Николаич сам пожаловался:

– Представляете, Софья Власовна, этот паразит Жохов, ушел вчера, не спросясь, и до сих пор его нет. И что мне делать? Может, голову ему открутить? Вроде бы хвалился в наслег пойти. Зачем я его взял в бригаду? Ведь видел, что за человек. У него на морде все написано…

Прождав Жохова три дня, Николаич отправил к участковому Пронина, сообщить о пропаже человека.

Китаев, узнав об этом, велел Марте на время представиться больной.

Следователь, пожилой, с усталым лицом, выслушал сначала лесорубов, в один голос утверждающих, что Жохов хвалился пойти за водкой в наслег. Потом побеседовал с Николаичем. Правда ли, что у бригадира были трения с Жоховым, и дело доходило даже до драки? Николаич подтвердил, так оно и было. Но в тот вечер он допоздна правил пилы, из барака не выходил, и это может подтвердить вся бригада.

Вместе с Чусовским следователь навестил и Китаевых, его интересовало, не заходил ли к ним Жохов в тот вечер.

– А что ему у нас делать? – удивился Китаев. – Мы общаемся только с бригадиром.

Софья Власовна на вопрос, упоминал ли Жохов о наслеге, подтвердила:

– Да, он постоянно хвастал, что пойдет в наслег за водкой.

Когда следователь поинтересовался, есть ли кто еще в доме, Софья Власовна горестно вздохнула:

– Люба, племянница моя. Отходила навигацию на пароходе, заехала погостить, да заболела, который день температура.

– А вы ей чаю с малиной на ночь, – посоветовал следователь.

– Кстати, чайку не желаете?

– Не откажусь. Поедем, Афанасий Петрович, в наслег. Если там следов не обнаружим, значит, или заблудился в метель, или угодил в полынью, будь она неладна. А все водка треклятая, сколько людей из-за нее погибло, – следователь увидел, как Софья Власовна ставит на стол бутылку рябиновки и докончил: – но если принимать понемногу, для сугрева, так это совсем другое дело.

Дом Китаевых следователь покинул в хорошем настроении и больше на этой стороне не появлялся. Зато неожиданно возник Харлампий Прокопьев. По договоренности с пароходством, колхоз выделил лесорубам лошадь для подвозки дров с деляны к берегу, конюхом послали Харлампия. Гостю Китаевы обрадовались, но особенно была рада Марта, Харлампий, понимая ее состояние, сразу заговорил о Сэмэнчике, так он называл ее сына. Спокойный, не плачет, сидит самостоятельно, не болеет, веселый, часто смеется – эти слова звучали для Марты песней счастья. В завершении рассказа Прокопьев достал листок бумаги, на которой химическим карандашем была обведена детская ручонка, пять маленьких пальчиков.

– Сэмэнчик, – подтвердил Харлампий.

Марта прижала нарисованную ручку сына к губам, готовая разреветься… Успокоившись, спросила:

– А как зовут вашего сына?

– Степан.

Марта сходила в комнату, принесла приготовленный узел с детской одеждой, той, что купила сама и что принесла Фатима:

– Вот Семену и вашему мальчику.

Каждый день Прокопьев приезжал с рассветом и уезжал по темноте, и всегда у него находилось несколько слов для Марты о Сэмэнчике.

В канун Нового года появился Миша, полненький мужчина с пухлыми щеками и детским выражение лица. Кашеварить стал он.

Новый год Алексеев встретил все там же, во внутренней тюрьме.

Следствие считало, что полностью доказано существование в районе преступной организации, созданной буржуазными националистами и затаившимися врагами для проведения террористических актов. Осталось выяснить конечную цель буржуазных националистов, и Потоцкий старался – очные ставки, ночные допросы, избиения не прекращались. Уставал он, его сменял лейтенант Винокуров, молодой симпатичный якут, озлобленный до невозможности. И не раз, глядя на него, Алексеев думал, кто его родители, не молоком же собаки его кормили после рождения, почему такая ненависть к сородичам? Торопится выслужиться перед своими хозяевами?

Винокурова вновь сменял Потоцкий. С самого начала, с первых же допросов следователь плохо отзывался об якутах, обзывал Алексеева, но в последнее время он просто зациклился на этом и допрос превращался в сплошные оскорбления:

– Что вам надо? – спрашивал он. – Вас спасли от вымирания, вдолбили в головы азы культуры, научили грамоте. Вот ты, даже закончил техникум, имел хорошую должность. Так какого хрена еще надо? Живите. И говорите спасибо за то, что живете. Нет, начинаете гавкать, федерацию им подавай, автономию. Сами хоть понимаете, что эти слова обозначают? Вы даже не нация, так, дикое племя, паршивая народность. Нет, возомнили себя, черт знает, кем. Вот загоним все ваше племя в лагеря, тогда поймете, что могли бы жить себе и жить, и делать, что вам говорят. Вот тебя, Алексеев, чем не устраивает Советская власть?

– Всем устраивает, и отца устраивала, он погиб, защищая Советскую власть.

– Твой отец враг! Такой же, как ты. Почему вы, якуты, не имеющие никакой культуры, не уважаете культуру других народов? От обиды, что хуже этих других? Или такое самомнение. Выговорил Березовскому, что тот не желает говорить на вашем тарабарском языке и смеешь утверждать, что ты не националист. Русские дали вам все, а вы вместо благодарности не хотите говорить на их языке. И кто вы после этого? Животные! Через мои руки прошло много таких, как ты, вы примитивны. Такие чувства, как сострадание, дружба, любовь, понимание прекрасного у вас полностью отсутствует. Нет, куда-то лезут.

В следующий раз Потоцкий вопрошал:

– Ладно. Вот вы добились своего – отделились. Хотя такого никогда не будет. И что дальше? Соединитесь с Японией? Ведь самостоятельно вы не выживете, без хозяина, без палки, вы просто поубиваете друг друга. Вы стадо и вам нужен пастух, а чтоб стадо было послушным, брыкливых надо уничтожать, – Потоцкий провел ребром ладони по горлу. – Я бы ввел закон, какие народы имеют право жить на земле, а каких надо уничтожать: цыган, якутов и других узкоглазых.

И это говорил представитель народа, которого многие века подвергали гонениям, не считая за людей, кого Гитлер хотел стереть с лица земли. Вот уж, действительно, у молодцов из госбезопасности нет национальности. И потом, почему Потоцкий говорит от имени русского народа, чего этим добивается? Вызвать у нас ненависть к русским? Так зря старается. Русские – это Николай и его брат Михаил, Хорошев и Китаевы, но им в голову не придет сказать подобное. А татарка Усманова – рисковала ради меня, хотя у не трое маленьких детей. И такие как Потоцкий, хотят их перессорить. Примитивные люди.

Никогда Алексеев не видел такой ненависти к якутам, не слышал таких слов, разве только от Усачева. И ему хотелось броситься на Потоцкого, навсегда прервать поток грязных слов, но помня о Марте и сыне, он сдерживал себя. Понимая, что, возможно, Потоцкому и