власти этим добиваются? Чтоб народ их боялся? А зачем, если большинство готово идти за Сталина в огонь и воду? Зачем так издеваться над народом, который перенес такую страшную войну, доказал свою преданность Советскому государству? И не было у него ответа на эти вопросы.

В госбезопасности тем временем определились с главарем преступной организации, выдвинув на эту роль Шипицина. Как сказал Потоцкий – на допросах Алексеева, он иногда применял доверительную манеру разговора – затаившиеся враги народа объединились с буржуазными националистами, руководителями которых были члены бюро райкома Туласынов и Симонов. Туласынов был племянником одного из белобандитов, отпущенных Семеном Алексеевым, а Симонов приходился родственником Туласынова.

Пока допрашивали их, про Алексеева на время забыли, вызывали лишь для очной ставки с Симоновым и Туласыновым. Те не собирались брать на себя вину – это было видно по их избитым лицам. А вот Шипицин сознался во всем, что предъявил ему следователь. Алексеев не мог понять, в самом деле в госбезопасности уверены, что в районе окопалась преступная организация или все это игра? Не совсем же они дураки, чтобы не видеть надуманность этого дела. Или они живут по каким-то другим законам, даже не законам, а понятиям, видя в каждом человеке врага.

И потом, если это игра, то зачем с такой тщательностью они стряпают это дело, не пропуская никаких мелочей, словно паук плетущий сеть. Вызвали сержанта и дежурного Семенова, которых Алексеев разоружил в райотделе. Оба подтвердили – да, именно Усачев приказал им отдать оружие Алексееву. Доставили Горохова с Саморцевым, выясняли их связь с Семеном Алексеевым, а также с Труновым. Из Батамая, ввиду смерти Егорова, привезли его брата…

На одном из допросов Потоцкий – он был в то день в хорошем настроении сказал Алексееву:

– Мы благодарны Марте и, когда арестуем, сделаем ей поблажку. Ведь все эти люди: Усачев, Шипицин и другие – жертвы вашей любви.

– Про других не знаю, а вот Усачев и Шипицин жертвы своей дурости.

– Это ты правильно подметил. Им надо было Марту сразу убрать и тебя заодно. Нерешительность Шипицына и Усачева подвела их. Хотел бы я взглянуть на Марту. Шипицин говорит, заурядная баба, да еще хромая. Знаешь, я дал команду искать хромую женщину без ребенка. Ребенок, скорей всего похож на тебя. И нянчит его одна из твоих многочисленных родственниц. У вас, якутов, в кого не ткни – родня. И ребенок этот недалеко от дома бакенщика, в ближайшем наслеге. Как думаешь, правильно я мыслю?

– Вам видней.

– Есть предложение, ты во всем сознаешься, и мы Марту не тронем. Зачем она нам? Пусть живет. Одно твое слово и я прекращу поиски. Молчишь? Что-то не верится в вашу любовь. Ладно, поговорим о другом. Ты утверждаешь, что был преданным комсомольцем и в техникуме с вражескими элементами не общался. Тем не менее, как любой якут, ты был настроен националистически, иначе бы не сделал выговор Березовскому. Национализм тебе передался от отца, который умело скрывал его от органов. Когда ты вернулся в район после учебы тебе рассказали правду об отце. И вот ответь-ка, кто это был, кто вовлек тебя в преступную организацию? Говори правду, не зли меня…

Ночью Алексееву приснилась Марта, что-то торопливо говорила ему, а он, как ни старался, не услышал. Проснулся и долго после этого не мог уснуть, не зная, что может обозначать этот сон. Не грозит ли Марте беда?

А Марта доработала навигацию на пароходе, получила расчет, и последним рейсом, по реке уже вовсю плыла шуга, ее рано утром высадили на берег напротив избушки бакенщика.

Поднималась в гору неуверенно. Хоть Софья Власовна и наказала, чтоб Марта непременно после навигации возвращалась к ним, все равно было как-то неудобно, может, потому, что отвыкла от них за долгую навигацию. С лаем кинулся навстречу Боцман, но тут же узнал, подбежал, толкнул лапами в грудь, стараясь лизнуть в лицо:

– Боцман! Соскучился?

Поднялась на крыльцо, нерешительно стукнула в дверь, с той стороны, не спрашивая – кто, откинули крючок, и в проеме возник Китаев:

– Марта. А мы слышим, кто-то свой. Заходи. Мы тебя еще неделю назад ждали.

– Марта! – Софья Власовна вышла из комнаты в накинутой поверх ночной рубашки, шали, обняла Марту:

– Раздевайся. Да оставь ты свой рюкзак.

– Скажите, как там Семен?

– Здоров твой Семен, здоров. Снимай телогрейку. Дай-ка, я ее повешу. Есть хочешь?

– Нет, спасибо! Я привезла кое-что, – потянулась Марта к рюкзаку, но Софья Власовна жестом остановила ее:

– Успеется. Садись, будем пить чай и капсекать.

То, что рассказала Софья Власовна, повергло Марту в уныние – теперь охотятся и за ее ребенком.

– Собрали всех жителей наслега и объявили, если кто приютил чужого ребенка, грудного возраста, пусть выдаст его властям, кто не сделает этого, того ждет суровая кара. Спрашивали, с кем из наслега дружат бакенщики Китаевы. Все знали, с Прокопьевыми – никто не выдал. А потом оперативники пошли по домам к тем, у кого недавно родились дети. Заявились к Прокопьевым, начали говорить, дети непохожи, взяли чужого. Ульяна растерялась, но вмешалась мать, Степанида, сказала, зачем им чужой ребенок, если своих кормить нечем, сами траву едим. Смелая старуха, много чего им наговорила. Были эмгэбэшники и в других селах, навещали и нас, после тебя два раза, и оба ночью. Не поленились, обошли вокруг озера. Думали, заберут нас, но пронесло, у них никакой зацепки не было, одно предположение. А ты-то как, тяжело было?

– Привыкла. Капитан даже похвалил, пообещал в следующую навигацию взять. И команда хорошая, правда, услышали, как я во сне по-немецки говорю. Но я наврала с три короба – обошлось. Сначала испугалась, меня соседка по каюте за фашистскую диверсантку приняла.

– Так тебе и сказала?

– К капитану кинулась.

– Льдины понесло, – прервал их разговор вошедший Китаев. – Пока река не станет, нас никто не потревожит.

Река стала к седьмому ноябрю, лишь напротив наслега еще парило. Китаев объяснил – это полынья, не замерзнет до сильных холодов.

Сразу после ноябрьских праздников, реку перешла группа мужчин, держась друг за другом и неся наготове небольшие жерди, чтоб не уйти, в случае чего, под лед. Увидев их, еще только спускающихся на лед, Китаев объявил тревогу и кинулся за биноклем. Однако, разглядев идущих, успокоился:

– Лесорубы. Черт бы их побрал! Хорошо, если бригадир прежний, – он снова поднес бинокль к глазам. – Он, Николаич. Такую тушу ни с кем не спутаешь. Шкаф ходячий.

Николаич заявился в тот же вечер, и в доме сразу стало тесно, ширину плеч Николаича трудно было с чем-то сравнить, среднего роста, с хитрыми, бегающими глазами, нос картошкой, усы, окладистая борода и в придачу басовитый голос:

– Здравствуйте, хозяева хорошие! Вот зашел попроведать, узнать, как живете, как здоровье, да и разговор имеется. О, я вижу,