– Но чтобы скрепить мир, мы должны что-то разделить друг с другом… Придумала! – Мать хлопнула в ладоши и приказала вошедшей в комнату рабыне: – Принеси нам чашу со снегом.

Рабыня все исполнила очень быстро.

– Из нашего хранилища для льда, – сказала мать, зачерпывая снег и раскладывая его по двум кубкам. – Прямиком с гор Галлии. Снегу ты можешь доверять?

Она взяла кубок и держала над пламенем в лампе, пока снег не начал таять. Я последовал ее примеру. Мы с кубками в руках стояли друг против друга. Я всей душой, всем сердцем хотел, чтобы все случившееся между нами исчезло, испарилось и мы все начали бы заново. Но больше всего я хотел, чтобы она стала другой, но это было невозможно. И я не смог бы стать другим.

Талый снег отличался по вкусу от простой воды. Мы коротко чокнулись кубками, и комната начала медленно – или быстро? – меняться. Я словно плыл в воздухе над полом из цветных мраморных плит, но видел все очень четко. Мои руки начали удлиняться, а потом медленно – или быстро? – укоротились до прежней длины. Меня охватил дикий восторг, он словно выжигал изнутри. И я вдруг оказался на этой кровати… Вернее, мы оказались, словно завершив свое физическое падение в другой мир. Что это было? Моя скрытая сущность вырвалась наружу? Или это безумие, обычный ночной кошмар?

* * *

Снадобье действовало довольно долго. Придя в себя, я понял, что лежу на этой огромной кровати. Лежу голый и дрожу от холода. Рядом свернулась калачиком мать. Тоже голая. Смотрит на меня и улыбается.

– Теперь ты мой, мой навсегда, – пробормотала она, протянув руку и прикоснувшись к моей щеке.

– О боги!

Я соскочил с кровати, судорожно подобрал с пола одежду, натянул тунику через голову и выскочил вон из комнаты, не надев сандалий и плаща. Я бежал так, будто за мной гнался сам владыка преисподней.

Выбравшись из покоев матери – благо стоял поздний час и поблизости никого, кроме обычных стражников, не было, – я остановился перевести дыхание. Мне было тошно, меня будто вываляли в грязи; казалось, еще немного и меня вырвет на прекрасные, не знаю уж откуда привезенные полированные мраморные плиты.

Мать опоила меня и растлила. Она все заранее спланировала. Захотела превратить меня в Эдипа? Решила привязать к себе таким извращенным способом? Меня бросило в дрожь от ужаса и отвращения.

Таким я не могу вернуться в императорские покои, не могу таким вернуться к Акте. Надо отмыться от этой грязи и унижения, и есть только одно место, где я мог это сделать. Сублаквей.

* * *

Я мчался верхом на быстрой лошади в сопровождении лишь одного слуги, на виллу мы прибыли только поздно вечером следующего дня. Я не останавливался, чтобы передохнуть или поесть, только менял на ходу лошадей. И наконец замер на берегу самого крупного из трех сотворенных мной горных озер. Серебристая гладь отражала половинку луны. Я нырнул в холодную воду – озноб дарил наслаждение, по коже бегали иголки, словно сшивая меня, разодранного матерью, заново.

Она пропитала снег снадобьем и ждала. Отрава на время лишила меня контроля над собой, но хотя бы жизни не лишила. Смогу ли я отмыться от этой скверны? Я нырнул в черную глубину озера и молил богов, чтобы они помогли мне очиститься. Но как вычистить эту грязь из головы?

Наконец я, смертельно уставший, но чистый, выбрался на берег. Оглянулся и посмотрел на оставшуюся после меня рябь. Озеро сохранило тайну, его сила восстановила меня и отвела зло.

XLVI

Вернувшись в Рим, я дал себе слово держать в секрете то, что произошло между мной и матерью. Впервые я не мог быть искренним с Акте. Так как она знала о письме матери, я должен был что-то ей сказать, ну и сказал, что та смягчилась и больше не будет помехой для наших отношений. О том, почему вдруг без нее отправился на озера виллы Сублаквей, я распространяться не стал, пробормотал что-то вроде: «Пришло сообщение о протечке в дамбе, и надо было срочно все проинспектировать». Оправдываясь, я видел, что Акте мне не поверила, но и понимал, что любые ее догадки не идут ни в какое сравнение с реальной причиной моего временного бегства в Сублаквей. И она не должна была ни о чем узнать.

Мать внезапно покинула дворец и вернулась в Антиум. Что она задумала? Каким будет ее следующий шаг? Хотела совратить и привязать к себе, но не смогла – наоборот, отвратила от себя, и что теперь? Станет со мной враждовать открыто?

Мать все еще была в силе – с ее сторонниками среди преторианцев и сенаторов, которых она щедро одаривала и, более того, подкупала. Вся прислуга была ей предана настолько, что было бы глупо искать среди них информаторов. В общем, мать удачно окружила себя стеной, через которую при всем желании я не смог бы пробиться.

И вот теперь, после всего случившегося, слова Тигеллина крутились в моей голове и днем и ночью. Мать в детородном возрасте. Найдет ли она себе супруга, который заявит свои права на трон и оспорит мои? Или… об этом даже помыслить страшно… Что, если она забеременела после того, как опоила меня? Я обречен прожить кошмар Эдипа наяву? Прожить без возможности отчаянно воскликнуть: «Даже боги не были бы так жестоки!» Просто потому, что богам нравится быть жестокими.

Теперь я жил, словно зависнув в странном, отравленном зельем матери мире. Но шло время, и все слухи и страхи постепенно схлынули. Я, как и прежде, встречался с Сенекой и Бурром, они как-то слишком уж тревожно упоминали о моей матери, но только по обычным политическим поводам.

– Мне донесли, что она снова что-то замышляет, – сказал Бурр. – На этот раз задумала выйти замуж за Рубеллия Плавта.

В жилах Плавта тоже текла императорская кровь, хоть и пожиже моей, но все же! Он происходил от сестры Августа Октавии и от Тиберия, был всего на четыре года старше меня и на двадцать лет моложе моей матери. Правда, мать на деле доказала, что возраст для нее не помеха, она обольщала многих, от старого Клавдия до… Нет, я даже думать об этом не мог!

– Также наши заслуживающие доверия информаторы докладывают, что она подстрекает Плавта поднять восстание против тебя сразу после бракосочетания.

Она когда-нибудь перестанет меня провоцировать? Неужели,