Рассвело совершенно. Мухи опять тучами носились по фанзе, надоедая всем своим жужжаньем и назойливостью.

– Я хочу встать! – сказал мальчик, спуская ноги с кана.

Васька помог ему сойти на пол и сделать несколько шагов. Вследствие большой слабости и изнурения, ребенок шатался на своих похудевших тонких ножках и не мог ходить без помощи своей няньки – китайченка Васьки.

Старик напоил его чаем с мeдoм диких пчел и заставил почти насильно съесть две мягкие пшеничные пампушки, приготовляемые обыкновенно на горячем пару, в решете над котлом. Узнав, что сейчас он поедет к родителям, к мамочке, ребенок пришел в восторг, хлопал в ладоши и постоянно спрашивал своего маленького приятеля: «Скоро поедем?» – Вошел Ван-фа-тин. С ним был китаец высокого роста, атлетического сложения, с бронзовым корявым лицом. На спине его надета была корзина, приспособленная для переноски вещей; устроенная в виде стула, она могла служить носилками для мальчика.

– Здравствуй. Юра, – громко сказал Ван-фа-тин, беря мальчика на руки, – пойдем сейчас к маме. Ты очень рад? Ну хорошо хорошо. Садись на этот стул, тебя понесет этот китаец. Что? Самому идти? Нет, ты слаб нездоров, и не дойдешь. Мы тебя сами донесем. Сегодня вечером увидишь и маму и папу. Вот так, хорошо, – говорил хунхуз, усаживая Юрочку на носилки и завязывая спереди полотенцем, чтобы ребенок не вывалился со своего высокого сиденья.

Бледный, истощенный, с блестящими большими лихорадочными глазами, мальчик возбуждал жалость даже в черствых сердцах закоренелых разбойников. Старый И-сай положил для мальчика в мешок с продуктами, висящий на спине вооруженного китайца, жестяную баночку с медом.

Отдав кой-какие распоряжения своему помощнику, находившемуся тут-же. Ван-фа-тин закинул за плечи винтовку и зашагал по той же тропе, по которой когда то шел Иван, направляясь на концессию. За предводителем, шел полусогнувшись корявый с Юрочкой, сзади следовали еще несколько хунхузов, вооруженных винтовками и с сумками за плечами. Васька также бежал сбоку, около Юрочки и смотрел на него печальными глазами, но вскоре он отстал, услыша голос старого И-сая, зовущего его назад.

Становище золотоискателей пробудилось. Сильный дым подымался из очагов. Слышались голоса китайцев выходящих на работу.

Солнце только что показалось из-за далеких темных вершин Кентей-Алина и бросало свои золотисто-красноватые лучи на долину. Седой туман полз по склону хребта, подымаясь к зубчатому скалистому гребню, как-бы подкрадываясь, тихо и осторожно.

Пройдя по гребню, хунхузы втянулись в лес и двинулись по тропе, вьющейся подобно змее по скалам, хребтам и увалам, по падям и глубоким ущельям.

Юрочка чувствовал себя хорошо на спине высокого китайца. По временам он склонял свою кудрявую белокурую головку и засыпал. Грезилось ему, что он дома, что около него дорогая мамочка и папа, и что дядя Валериан подарил ему большую лошадку; ребенок вскрикивал, простирал свои худые ручки вперед и просыпался. Вокруг была все та-же темная угрюмая тайга, вместо дорогих веселых лиц – суровые, темнобронзовые лица хунхузов.

Под сводами леса было душно. Парило. В полдень Ван-фа-тин приказал остановиться на берегу ручья, катившего свои холодные, чистые воды по каменистой россыпи оврага.

Затрещал костер. Хунхузы расположились вокруг него и тонкими палочками ели из плоских глиняных чашек разогретую лапшу. Юрочка сидел на шкуре косули между ними и также ел лапшу только не палочками, а своими тонкими пальцами. Ван-фа-тин прилег в стороне под стволом старого дуба, закурил длинную черную трубку и о чем-то думал.

Тучи москитов носились вблизи, отгоняемые едким дымом, поднимающимся от костра.

Мальчик еле сидел. Ослабевшие руки и ноги не повиновались более. Посмотрев вокруг своими большими голубыми глазами, как бы ища помощи и участия, он откинулся назад на спину, закрыл глаза и впал в обморочное состояние. Хунхузы всполошились. Ван-фа-тин начал тереть ему виски и брызгать на голову холодной водой. Боясь не донести ребенка живым, он приказал собираться в путь. Ребенок тем временем пришел в себя, открыл глаза и произнес:

– Maма! Maма! – Его усадили на носилки и понесли. Ослабевшая головка качалась вперед и назад на тонкой шее и, казалось, вот-вот оторвется. Ее поддерживал рукой сзади идущий хунхуз.

Между тем все небо, дотоле чистое голубое, заволокло темными тучами. Завыл ветер в вершинах деревьев и пошел дождь. Тайга за шумела, зарокотала, как бурное море. Вдалеке гремел гром. В лесу сразу стало темно.

Долго еще шли хунхузы по таежной тропе, торопясь доставить мальчика на концессию живым, и только спустя час после полуночи вышли они к речке, протекающей возле завода. Ван-фа-тин взял совсем ослабевшего ребенка на руки, перешел с ним реку и положил его на камень, подостлав козью шкуру, другой шкурой он накрыл его от неперестававшего дождя.

Перед этим он послал одного из своих в контору, дать знать родителям, что сын их здесь.

Постояв около Юрочки, предводитель перешел обратно речку и стал на опушке леса, в ожидании дальнейшего.

Хунхуз, посланный им в контору, долго стучал в ворота, пока ему отворили. Грабинский, узнав, в чем дело, разбудил жену, которая от волнення, овладевшего ею, не могла первое время придти в себя. Машинист Белозеров, случайно заночевавший в конторе, побежал вместе с Грабинским к речке; он успел захватить фонарь и освещал дорогу. Впереди всех бежала Евгения Степановна с растрепанными волосами, накинув на плечи платок. Добежав до камня, она бросилась к сыну, подняла его и начала как безумная целовать его лицо, горевшее последним жизненным жаром.

– Юрочка, милый! Что с тобой?! Очнись! Я здесь, Юрочка! Я твоя мама. Открой же глазки!.. – говорила точно в бреду молодая женщина, держа на коленях дорогое существо.

Наконец ребенок, под влиянием безумных ласк матери, открыл глаза, пристально посмотрел на нее, приподнялся, обхватил ручонками ее шею и застыл в горячем последнем поцелуе. С этим поцелуем отлетела невинная душа его и понеслась в беспредельное мировое пространство.

Убитый горем отец и добрый толстяк, дядя Валериан, стояли у камня с поникшими головами, обильные слезы текли по усам их и капали на мокрую землю.

Дождь перестал. При вспышках молнии с другого берега речки Ван-фа-тин видел эту печальную группу и новые, неведомые дотоле, мысли и думы зарождались в темном и диком мозгу его.

Тайга шумела и тихо рокотал гром.

Где то вдалеке перекликались болотные совы.

Драма в лесу

Как-то раз зимою мы с Афанасенко заночевали в заброшенной фанзе зверолова, в далеких Хайлинских кедровниках.

С большим трудом растопив холодный кан и закусив, чем Бог послал, мы собрались уже погрузиться в объятия Морфея, когда