Шрифт:
Закладка:
Освеженный грозой воздух был чист и ароматен. Пахло мокрою землею и свежескошенным сеном. На дворе, при свете молнии, блестели лужи дождевой воды. Лес, встревоженный бурей, все еще не мог успокоиться, шумел и рокотал тихо.
VIII. Возвращение
В темноте убогой фанзы Ивана, мерцая трепетным огоньком, светит и коптит масляная лампа. На желтой циновке низких кан лежит больной ребенок. Второй день уже он мечется в сильном жару и бредит, произнося неведомые, непонятные для окружающих, слова. Взяв мальчика от зреролова, Ван-фа-тин поручил уход за ним бывшему бою Ивана, китайченку Ваське. Последний искренно привязялся к Юрочке, инстинктивно чувствуя, что оба они находятся в одинаковых условиях, оба беспомощны и беззащитны среди толпы чуждых озверевших людей. Васька укаживал за больным ребенком с самоотвержением взрослого, не спал по ночам, прислушиваясь к лихорадочному его дыханию, утоляя жажду мальчика и помогая ему по мере сил своих.
Для наблюдения и надзора, а также и для работ по хозяйству, в фанзе назначен был дряхлый, но довольно крепкий старик-китаец, бывший когда-то хунхузом и теперь на старости занимавшийся вываркой пантов.
Фанза убитого Ивана, отданная во владение старого И-сая, превратилась в лабораторию для приготовления пантов. Внутри ее и вокруг, где на шестах, под тенью циновок, развешаны были рога изюбров, стоял густой тошнотворный запах; мириады мух и всевозможных насекомых носились над фанзой и развешанными пантами, привлекаемые гнилостным запахом. В самой фанзе мухи облепляли густыми черными массами потолок и стены.
Васька то и дело сгонял надоедливых насекомых с разгоряченного личика больного ребенка. И-сай возился у котла с варкой пантов и ворчал что-то себе под нос.
– Мама, мамочка!.. Иди сюда, говорил в бреду несчастный мальчик, – где ты, мамочка?. Возьми меня. Возьми. Они злые, мучают меня. Иван! Иван! Подними меня на руки. Я не могу идти: ножки болят. А вот папочка пришел. Поцелуй меня. Мне скучно. Дайте мне моего «Собольку». Он визжит. Ему тоже больно. Аа, ай! Больно! Мама! Мамочка! Где ты!.. – так бредил в горячечном жару Юрочка, но никто не шел приласкать его, никто не облегчил его страдания. По приказанию Ван-фа-тина, приходил к нему старик Сун-ли-го, давал ему внутрь какие-то черные пилюли и натирал его худенькое маленькое тельце мазью, шепча таинственные заклинания, но ничего не помогало, болезнь, предоставленная естественному течению, убивала слабый не способный бороться организм ребенка.
В фанзу с фанарем в руке вошел высокий китаец. Это был Ван-фа-тин.
Подойдя к кану, он спросил у старика, стоявшего тут же:
– Ну что? Лучше ребенку или хуже после лечения Сун-ли-го? Кажется, не лучше. Наверное умрет. Жаль. Много бы я отдал, чтобы мальчик этот был жив. Может быть ты И-сай, возьмешься его вылечить?
– Нет, я не могу поднять его на ноги, – ответил старый хунхуз. – причина болезни сидит не в крови и не в мозгу, а в животе, мое лекерство бессильно. Если хочешь, я могу временно поднять его силы и смерть отойдет от него на один, самое большее на два дня.
Внезапная мысль блеснула в голове Ван-фа-тина и он проговорил:
– Хорошо. Дай ему этого снадобья, чтобы он мог еще прожить сколько нибудь времени. Завтра чуть свет я повезу его на концессию и передам отцу. Ну, скорее давай, а то еще он умрет этой ночью.
Старик выбежал в кладовку на двор, где у него были сложены таинственные ящики всевозможных величин. Порылся там, вытащил один белого цвета, обшитый змеиной кожей и принеся в фанзу, поставил на кан.
Васька зажег в это время кедровую смоляную лучину и в фанзе стало светло. Отворив ящик секретным ключом, старик достал из него коробочку, сделанную из пахучего красного дерева. Поднеся ее к огню, он открыл крышку и крючковатыми пальцами достал оттуда два темнобурых шарика, величиной в крупную горошину.
Покатав их между ладонями и проколов каждый серебряным шилом, вынутым из ящика, он взял шарики между большим и указательным пальцами и продел их на нитку.
Юрочка в это время заметался на своей циновке и пробормотал что-то непонятное.
– Налей в чашку чаю, – сказал старик обращаясь к Ваське.
Сев около больного на корточки. И-сай открыл ему рот нажатием на жевательные мышцы, запихнул один шарик в горло и залил теплым чаем из чашки.
Мальчик забеспокоился, открыл глаза, в которых отсутствовало сознание, проглотил чай и снова начал бредить, призывая мать, отца и Ивана.
Вскоре больной лег опять на спину и забылся тревожным сном.
– Первая пилюля подействует на рассвете, а вторую пилюлю дам перед выступлением… – сказал И-сай, пряча коробочку в ящик.
– Hy, хорошо. А я пойду распоряжусь, – проговорил предводитель хунхузов, выходя с бумажным фонарем из фанзы.
– Ну, и воняет же у тебя здесь, – послышался голос Ван-фа-тина и вскоре шаги его замерли в тишине ночи.
Долго еще возился И-сай с пантами, очищал их от насекомых, перекладывал, смазывал какими-то мазями и пересыпал золой.
Васька улегся рядом с Юрой на кане и часто вставал, прислушиваясь к дыханию ребенка.
Лучина давно погасла и только красноватый огонек ночника бросал слабый свет на каны и земляной пол фанзы.
Мухи угомонились и облепили сплошною массою черный закоптелый потолок.
В углу у очага трещал сверчок, ему вторили в зарослях цикады и кузнечики. Где-то вдалеке прокричала болотная сова, ей ответила другая с ближайшей сопки: это перекликались часовые хунхузы.
Кое-где в шалашах золотопромывателей светился огонь, там играли в карты и кости.
В глубине темного неба сверкали далекие звезды. Созвездие Большой Медведицы сдвинулось с места, повернувшись длинным хвостом к низу. Ночь была уже на исходе. Светало.
– Васька! Дай пить, – проговорил Юрочка, подымаясь на локте.
Китайченок уже встал давно и поднес мальчику холодной ключевой воды в кружке. Юрочка прильнул горячими губами к воде и жадно втягивал в себя влагу большими глотками.
После
