Шрифт:
Закладка:
Здесь села она на берегу на том же камне, на котором сидела когда-то с Юрочкой, во время последнего свидания с хунхузом.
Дождь лил не переставая. Туман густою пеленой покрывал все ближайшие предметы. Было сыро. Молодая женщина дрожала, как в лихорадке.
Ван-фа-тин был недалеко, но не выходил из своей засады, боясь ловушки. Но, убедясь, что Грабинская пришла одна, он вышел из за ствола черной березы и приблизился к ней.
Вздрогнув от неожиданного появления хунхуза, Евгения Степановна встала и первая заговорила прерывистым задыхающимся голосом:
– Отдай мне моего сына, Ван-фа-тин, и я все сделаю, что ты хочешь. Возврати его мне. Без него жизни нет для меня. Я схожу с ума. Отдай, отдай мне моего Юрочку!.. – тут рыдания, долго сдерживаемые; прорвались и несчастная мать упала перед китайцем на колени, умоляя его пощадить ее и ее ребенка.
Самолюбие и все другие чувства уступили свое место другому, более возвышенному чувству материнской любви, способной на самопожертвование.
– Встань, встань, мадам, – проговорил Ван-Фа-тин, подымая с колен молодую женщину.
– Нет, нет, я не встану, пока ты не обещаешь мне отдать моего сына. Требуй от меня чего хочешь. Я на все готова ради него. Сжалься Ван-Фа-тин! Сжалься, – сквозь рыдания твердила Грабинская, умоляюще простирая руки к китайцу.
– Встань, встань! Тогда я скажу тебе, где твой сын и что с ним.
Услыша эти слова, Евгения Степановна быстро поднялась и села на камень.
– Твой сын, – начал предводитель, – уведен был Иваном, но его наверное смутила обещанная денежная награда и он хотел возвратить тебе ребенка, но был убит.
Теперь мальчик находится у меня. Я привел-бы его сегодня к тебе, но он нездоров, наверное простудился; когда совсем поправится – я пришлю тебе его. Если хочешь его видеть скоро, – поедем со мной, я привел с собой лошадей. Скажу тебе всю правду. Я раньше думал, что белые женщины ничто другое, как женщины, т. е. самки и что в них мало человеческих чувств.
Я мечтал всегда взять себе белую жену и выбор мой упал на тебя. Я считал, что белая женщина стоит ниже китайца мужчины, но я ошибся: женщина белых, существо высшее и причинять ей зло – великий грех. Великий дух моей горы повелевает мне возвратить тебе сына… Иди же, надень дорожное платье, если хочешь завтра утром увидеть ребенка… Я буду ждать здесь за стволом березы. Иди скорее, а то вечер близок и гроза усиливается!..
Дождь перестал. Молния вспыхивала все чаще и громовые раскаты приближались, вызывая непрерывное эхо в горах.
Словно загипнотизированная слушала Гарбинская слова Ван-фа-тина и узнав, что завтра же может увидеть дорогое существо, она торопливо встала и проговорив:
– Приду, приду, – быстро побежала к дому.
Ван-фа-тин, посмотрев ей вслед, сел на камень и крикнул, подражая крику болотной совы.
На противоположном берегу речки показался китаец, вооруженный винтовкой, и остановился у воды.
– Подтянуть подпруги! Приготовиться! Скоро поедем, – отдал короткое приказание предводитель и махнул рукой.
Китаец поднял правую руку кверху и скрылся в чаще.
Темнело быстро. Духота усилилась.
Вбежав на крыльцо дома, Грабинская столкнулась с мужем возвратившимся с работ.
– Женя! Ты откуда? – удивленным голосом спросил последний, снимая с себя мокрую накидку и отряхиваясь.
– Не спрашивай! Мне некогда, – проговорила жена, проскользнув в свою комнату.
Муж последовал за ней. Увидя, что она начинает переодеваться, он опять спросил ее:
– Скажи же, наконец, что это такое? В такую погоду! Сейчас будет ливень, да и ночь скоро. Нет, я тебя не пущу. Ты кажется не совсем здорова.
Услыша эти слова, Евгения Степановна посмотрела на мужа удивленными, безумными глазами и крикнула:-ты меня не пустишь?! Я все таки пойду! Пойду и пойду! Меня ждет Ван-фа-тин! Пусти…
Узнав всю правду Грабинский побледнел, как полотно, схватил несчастную женщину за руки и, крепко сжав, проговорил: – хорошо. Я сам пойду к нему и узнаю о нашем мальчике!..
– Ну, иди – произнесла Евгения Степановна, немного приходя в себя и опускаясь на стул в изнеможении, – иди скорее! Он отдает нам Юрочку! Скорее, скорее!..
Ощупав в боковом кармане револьвер и надев плащ, Грабинский поцеловал жену, сидевшую у стола и положившую голову на руки.
Ночь наступила темная, душная. Оглушительные удары грома потрясали воздух, землю и горы. Вспышки молнии освещали контору, завод, леса и горы красноватым пламенем. В болотах громко квакали лягушки.
Пройдя лесопилку, Грабинский вышел на берег реки и остановился у камня, где, по рассказам жены, она виделась с предводителем хунхузов в прошлый раз.
При свете молнии хорошо было видно все вокруг, но на крик Грабинского никто не отозвался. Гром рокотал и далекое эхо вторило ему многократно.
– Ван-фа-тин, Ван-фа-тин! Где ты? Это я, Грабинский! – кричал во весь голос Станислав Викторович, пользуясь промежутками мнжду раскатами, – выходи же. Мне надо поговорить с тобой. Гоп-гоп!
Но никто не отзывался, только тайга шумела и вдалеке где-то жалобно стонала болотная сова.
Походив по берегу реки, несшей свои мутные пенистые воды по камням и корневищам спиленных деревьев, обыскав кусты и заросли, Грабинский возвратился домой.
– Нет никого там у камня – проговорил он, сбрасывая плащ и подходя к жене, ожидавшей его с нетерпением, – долго я кричал и звал его. Обошел кусты и весь берег, но никто не вышел. Или тебе пригрезилось все это, или он испугался меня не вышел на зов.
– Тогда я сама пойду. Он к тебе не выйдет, – произнесла Евгения Степановна, собираясь отправиться в ночную прогулку.
– Ходить тебе незачем, – возразил муж, – к Юрочке я тебя все равно не пущу, а дальнейшие разговоры с этим разбойником совершенно излишни. Впрочем, если тебе так сильно хочется видеть его, то пожалуйста, я не препятствую. Можешь отправляться к нему.
– Станислав! Неужели ты не понимаешь, что мною руководит? Зачем ты обижаешь меня?. Мне не нужен твой Ван-фа-тин, но хотелось поскороее увидеть нашего птенчика, ведь он болен. Бог его знает, какой там уход за ним. Ван-фа-тин хотя и обещал его привезти, но не теперь, так как Юрочка нездоров. Что у него-не знаю. Ожидая его возвращения я истомлюсь совсем, – облокотясь о стол и закрыв лицо руками, молодая женщина горько плакала, стараясь подавить рыдания, рвавшиеся наружу.
– Ну, не сердись, дорогая. Ведь я тоже измучился и прошу прощения за неосторожные слова свои – сказал Грабинский, подходя к жене, обнимая ее и целуя мокрые
