Шрифт:
Закладка:
Представления о путях санации марки серьезно расходились внутри кабинета Штреземана. Единство существовало только в одном: чтобы спасти Германию от голода, необходимо было действовать быстро. Несмотря на хороший урожай; крестьяне и крупные землевладельцы придерживали продукты, чтобы продать их позже, после проведения денежной реформы, за деньги, имеющие цену. Чтобы преодолеть недоверие сельского хозяйства, депутат рейхстага от немецких националистов Карл Гельфферих, приглашенный Гильфердингом выступить с докладом перед правительством 18 августа, предложил министрам в качестве меры стоимости новой марки рожь. Частный валютный банк, идея создания которого также была предложена Гельфферихом, должен был принадлежать на паях промышленности и сельскому хозяйству. Бывший кайзеровский статс-секретарь также потребовал одновременной отмены недавно введенных особых налогов, обременявших индустрию и сельское хозяйство, обосновывая это тем, что промышленность и сельское хозяйство должны будут обеспечить стабильную стоимость «ржаной марки»{212}.
Для министра финансов — социал-демократа план Гельффериха был неприемлем. Валютный эмиссионный банк, которым владеют два имущих «профессиональных сословия», означал бы частичную феодализацию государственной власти и дальнейшую подвижку баланса от рабочего класса к предпринимательству. В свою очередь, отказ от только что введенного налогообложения реальных ценностей был бы воспринят рабочими и служащими как целенаправленная провокация. Равным образом невозможным казался Гильфердингу отказ от идеи, согласно которой надежная валюта может основываться только на одном ценностном эквиваленте: золоте. Свой собственный план министр финансов сначала не хотел обнародовать, поскольку считал возможным успешное проведение денежной реформы только после решения проблемы Рура. Но под давлением рейхсканцлера и своих коллег по кабинету он все же в начале сентября внес на их рассмотрение проект, который предусматривал золотое обеспечение марки, самостоятельный золотовалютный эмиссионный банк и ипотечное обременение экономики в качестве основы выпуска банкнот и финансового кредитования рейха.
10 сентября кабинет выразил свое согласие с предложениями Гильфердинга. Но на следующий день рейхсбанк объявил любое вмешательство рейха, позволявшее ему впредь предъявлять требования к рейхсбанку, не имеющим силы. Вслед за этим рейхсбанк готов был также остановить учет казначейских обязательств, выполнявших роль денежных суррогатов. Сравнительно дружелюбнее рейхсбанк воспринял проект Гельффериха, что дало повод рейхсминистру экономики фон Роймеру 13 сентября выступить в поддержку плана политика из рядов немецких националистов. Точно такую же позицию заняли Имперский союз немецкой промышленности и Партия Центра. В свою очередь, кабинет 13 сентября пришел к компромиссному решению между предложениями Гильфердинга и Гельффериха: золотовалютный банк должен был быть создан как можно скорее, но на первый случай необходимо было ввести промежуточное платежное средство, обладающее достаточной ценностью, чтобы быть принятым сельским хозяйством. Этой же линии следовал законопроект, одобренный кабинетом 26 сентября, предусматривавший, как и предлагал Гельфферих, создание банка, опиравшегося на «профессиональные сословия», но государство получало карт-бланш при назначении его президента. В качестве обеспечения валюты, согласно предложению Гильфердинга, выступало золото, а не рожь. Обременение материальных ценностей бизнеса в целом сохранялось, таким образом министр финансов и его политические единомышленники не должны были ощущать себя проигравшей стороной. Этот законопроект был далек от той ясной позиции, которую кабинет занял 10 сентября 1923 г. В итоге промышленность и сельское хозяйство с помощью рейхсбанка смогли добиться корректировок, которые на долгое время поставили под вопрос пропагандируемое Гильфердингом верховенство государства{213}.
Аргумент Гильфердинга, согласно которому добиться долгосрочного оздоровления марки было невозможно без решения проблемы Рура, был в конце сентября 1923 г. настолько же неоспорим, как и в первые дни нахождения правительства Штреземана у власти. Когда 23 августа канцлер констатировал в своей речи перед кабинетом, что ввиду прогрессирующей деморализации населения пассивное сопротивление можно будет продолжать только до начала холодов, ему не возразил ни один голос. Присутствовавший при этом министр внутренних дел Пруссии Северингдаже полагал, что о пассивном сопротивлении не может быть речи уже в данный момент: полиция подчинилась оккупационным властям, деловые круги заключили с французами сепаратный мир, а моральный упадок среди рабочего класса оккупированной области настолько силен, что потребуется многолетняя воспитательная работа, чтобы восстановить профсоюзную дисциплину.
Штреземан сначала все еще надеялся на британское посредничество в переговорах с оккупантами. Но самое позднее 19 сентября и канцлер убедился в том, что он не может впредь рассчитывать на Лондон: после встречи в Париже между Пуанкаре и Болдуином, новым премьер-министром от партии консерваторов, находившимся у власти с конца мая, из германского посольства в Великобритании пришло известие, что между двумя странами больше не существует принципиальных разногласий. День спустя имперское правительство сделало вывод из очевидного британо-французского сближения: кабинет встал на точку зрения безоговорочной капитуляции и принял решение подготовить представителей оккупированной области, министров-президентов и лидеров партий к неизбежному. С возражениями выступили только немецкие националисты, потребовавшие от правительства объявить Версальский договор утратившим силу. 26 сентября 1923 г. рейхспрезидент и имперское правительство в совместном заявлении, в котором они еще раз выразили свой официальный протест в отношении незаконности оккупации, объявили о прекращении пассивного сопротивления{214}.
Отказ от пассивного сопротивления был рискованным предприятием как с внешне-, так и с внутриполитической точки зрения. Имперское правительство могло только надеяться, но не могло быть уверенным в том, что теперь Франция будет готова к переговорам с Германией, пусть даже сначала их предметом выступала бы только ситуация на Рейне и Руре. Одновременно был повод опасаться того, что сепаратисты, которые до этого времени практически не находили опоры среди населения оккупированной области, теперь с французской и бельгийской поддержкой усилят свою активность, чтобы полностью или частично отторгнуть от Германии левобережную часть Рейнской области. И наконец, следовало считаться с попытками переворота со стороны крайне правых и крайне левых, для которых капитуляция 26 сентября была удобным предлогом, чтобы развязать кампанию против правительства Штреземана и стоявших за ним партий.
Первый удар по рейху еще 26 сентября приготовилась нанести Бавария. Непосредственно сразу же после объявления о прекращении пассивного сопротивления правительство Вольного государства Бавария согласно статьи 48, пункт 4 конституции ввело чрезвычайное положение и наделило всей полнотой исполнительной власти регирунгспрезидента Верхней Баварии Густава Риттера фон Кара. Перед лицом рейхспрезидента министр-президент фон Книллинг оправдывал этот шаг тем, что в Баварии царило чрезвычайно сильное возбуждение. Чтобы предотвратить «глупости» с «какой-либо стороны», на пост генерального статс-комиссара и был назначен господин Густав фон Кар, поддерживавший «особые отношения» с правыми организациями и, следовательно, имевший на них влияние. Сам Кар, которого «Байерише Статсцайтунг» превозносила как сосредоточие всех патриотических сил Баварии, указал в своем официальном заявлении, что «готов опираться на все круги общества, которые относятся
