последнего момента. 13 августа в ходе голосования во фракции 83 депутата высказались за участие в правительстве, 39 — против. В тот же день 43 депутата, в том числе саксонские социал-демократы и бывшие независимые, открыто объявили себя противниками новой коалиции и потребовали вступить в борьбу с буржуазией вместо того, чтобы заключать союз с крупным капиталом. Диссиденты от социал-демократии не участвовали в голосовании о вотуме доверия коалиционным партиям, которое состоялось 14 августа после представления Штреземаном правительственной декларации, за исключением двух человек, проголосовавших против. С аналогичным афронтом выступили 12 «буржуазных» депутатов правого крыла ДФП, сгруппировавшиеся вокруг синдика эссенской торговой палаты Рейнольда Кватца, демонстративно покинувшие собрание перед началом голосования. В общей сложности голосование проигнорировали соответственно около трети депутатов от СДПГ и ДДП. В поддержку правительства высказались 240 депутатов от четырех коалиционный партий — СДПГ, Центра, ДДП и ДФП; 76 делегатов — коммунисты, немецкие националисты, немецкие «народники», два члена «охвостья» НСДПГ и два социал-демократа — голосовали против; 25, в том числе депутаты от БФП, воздержались{207}.

Вступление социал-демократов на уровне рейха в первое правительство Большой коалиции оказало на рабочие массы умиротворяющее воздействие: в следующие дни повсеместно закончились забастовки и рабочие приступили к работе. Таким образом, КПГ добилась «забастовкой против Куно» результата, обратного желаемому. Социальные беспорядки не перешли в стадию революционного кризиса, зато они открыли путь для политического решения в рамках парламентской системы. Большинство рабочих, очевидно, все еще поддерживало социал-демократов и не было готово участвовать в том общественном и политическом перевороте, для которого Германия, по мнению коммунистов, якобы уже почти созрела. В соответствии с этой оценкой ЦК КПГ заявил 14 августа, что образование Большой коалиции означает только смену лиц, но не курса. «Старая обанкротившаяся политика коалиций и классового сотрудничества теперь проводится при открытом участии социал-демократии. Новые катастрофы неизбежны. Очередной крах является вопросом недалекого будущего»{208}.

Отклик, который действия нового правительства Штреземана нашли справа, был едва ли более дружелюбным, чем слева. Особенно враждебными были комментарии из Баварии, которой при Куно никто не помешал фактически отменить ненавистный закон о защите республики и которая теперь стала испытывать страх за утрату своего особого положения в качестве «образцовой ячейки порядка». Эдуард Гамм, депутат рейхстага от ДДП и статс-секретарь рейхсканцелярии при Куно, писал 16 августа 1923 г. из Мюнхена, что подавляющее большинство населения Баварии расценивает Большую коалицию «не как прогресс, а, скорее, как опасность для национального энергичного государственного руководства из числа сильных личностей и соблюдения баварских политических и экономических интересов, как их понимает большинство баварцев». Особенно непопулярны были новый рейхсминистр юстиции Густав Радбрух, считавшийся сторонником закона о защите республики и приверженцем освобождения от уголовной ответственности за аборты, и политическим адвокатом Феликса Фехенбаха — личного секретаря Курта Эйснера, приговоренного в октябре 1922 г. одним из баварских народных судов к 11 годам заключения, поскольку в 1919 г. вместе с Эйснером он опубликовал конфиденциальные служебные документы о вине Германии в развязывании войны, якобы их сфальсифицировав.

Но Бавария была не единственным оплотом оппозиции против правительства Большой коалиции. В середине сентября из Рурской области поступило сообщение одного из сотрудников Имперского центра службы Родине[29], предшественника сегодняшнего Федерального центра политического просвещения, в котором утверждалось, что националистические инстинкты овладели не только сторонниками немецких «народников» и немецких националистов, но и дошли вплоть до кругов Народной партии. «Все представляется таким образом, что мы еще долго будем в состоянии вести оборонительную борьбу, если только сегодня, как ив 1918 г., нас не предаст (если уже не предало) и не продаст (если уже не продало) еврейское правительство. Гильфердинг, австрийский еврей, и Штреземан, полуеврей (на самом деле не Штреземан, а, скорее, его жена была еврейского происхождения. — Г. В.) не имеют никакого понятия о национальном достоинстве и чести немецкого имени». То обстоятельство, что СДПГ 14 августа 1923 г. вновь вошла в правительство рейха, оказало провоцирующее действие на те «национальные» круги, которые видели в якобы надпартийном кабинете Куно шаг в правильном, а именно в авторитарном, направлении. С пропагандистской точки зрения Большая коалиция имела для радикальных правых свои преимущества. Тот, кто искал козлов отпущения за поражение в Рурском конфликте, находил их, как это уже было в конце мировой войны, среди левых политиков, прежде всего среди евреев. Рудольф Гильфердинг, занимавший в качестве министра финансов самый непопулярный пост в правительстве Штреземана, был для антисемитов идеальной мишенью: против еврея-марксиста из Вены была развязана такая кампания, которая едва ли уступала в своей ненависти нападкам на Вальтера Ратенау{209}.

Но далеко не только социал-демократы и профсоюзы выступали летом 1923 г. сторонниками быстрого прекращения пассивного сопротивления. Еще более усиленно точку зрения о бесперспективности борьбы за Рур проповедовали ведущие немецкие предприниматели. Так, к примеру, Отто Вольф, совладелец концерна «Феникс», вел во второй половине августа переговоры с генералом Дегуттом, главнокомандующим французскими войсками в оккупированной Рейнской области, об управлении рейнскими железными дорогами и о будущих материальных поставках во Францию. Гильфердинг, напротив, 30 августа предостерегал своих коллег по кабинету, что ослабление пассивного сопротивления крайне опасно, поскольку это может быть воспринято как «предательство рабочих». Когда 7 сентября 1923 г. федеральный комитет ДДГБ принял решение, требовавшее «скорейшего возобновления работы на производствах в оккупированных областях», СДПГ вмешалась и воспрепятствовала публикации этого призыва. Еще 19 сентября один из ораторов социал-демократов заверял на конференции политических партий оккупированной области в Эльберфельде, что «массы профсоюзных и социал-демократических рабочих отнюдь не намерены капитулировать»{210}.

Но как бы левые не страшились снова пасть жертвой легенды об ударе кинжалом в спину Германии, они прекрасно осознавали тот факт, что Германия практически исчерпала все свои силы. Без стабилизации марки был невозможен подъем экономики, а ситуация с национальной валютой не могла улучшиться, пока рейх финансировал пассивное сопротивление Рура. Кредиты рейхсбанка, которые позволяли руководству закрытых шахт и заводов и далее выплачивать заработную плату своим рабочим и поддерживать предприятия в технически работоспособном состоянии, служили мощным мотором девальвации. Стремительная утрата деньгами покупательной способности была одной из причин «забастовки против Куно», которая, в свою очередь, еще более усилила инфляцию: для того чтобы подавить социальное возмущение, предприниматели пошли на существенное повышение заработной платы, а 1 сентября они подписали соглашение с профсоюзами, которое привязывало тарифы заработной платы к индексу уровня жизни. В течение следующих недель цены вновь подскочили вверх, во многом из-за индексации заработной платы. За кило ржаного хлеба, которое еще 3 сентября стоило 274 000 марок, 24 сентября надо было заплатить уже около 3 млн марок; за это же время