Гамаш знал, что это игра воображения. И все же…

– Нам нужно еще раз поговорить с доктором Жильбером, – произнес он.

Бовуар поднялся. Давно он с таким нетерпением не ждал допроса.

– Но сначала… – Арман жестом призвал Жана Ги сесть на место. – Я вот что хочу узнать – ты звонил на запад, что тебе удалось выяснить?

– Ах да. Похоже, все они знали о второй дочери – о Марии, – сказал Жан Ги. – Это не было тайной. Отец очень переживал, когда она умерла. Себя винил.

– Почему?

– Девочка подавилась бутербродом с арахисовым маслом. Он сам дал ей этот бутерброд.

Арман протяжно вздохнул. Он представил, как это могло произойти, хотя и пытался прогнать видение. Минуты, в течение которых все случилось; годы, которые за этим последовали.

– Еще я позвонил в офис коронера в Нанаймо.

– Зачем?

– Мне показалось, что в этом семействе слишком много смертей. Сначала мать Эбигейл. Потом сестра. И наконец, отец.

Гамаш нахмурился, задумчиво кивнул:

– Неплохая мысль. И что?

– Пока ничего. Я запросил свидетельства о смерти и результаты вскрытия.

Арман поднялся со стула. Время пришло.

Глава тридцать четвертая

Винсент Жильбер смотрел на старшего инспектора Гамаша, который вошел в библиотеку и закрыл за собой дверь. Этого следовало ожидать; предполагалось, что разговор будет иметь приватный характер. Но дальнейшее изумило Жильбера.

Гамаш повернул ключ в скважине, сунул его в карман.

Жан Ги Бовуар сел в кожаное кресло напротив Жильбера, Гамаш занял соседнее.

Холодок пробежал по спине доктора, и он взглянул на камин. Пустой камин, в котором не пылал огонь. Никто не дал себе труда положить в него дров, чтобы можно было его растопить. Камин сейчас представлял собой только черную дыру с пеплом на решетке и со слабым запахом дымка.

Гамаш достал из кармана пиджака листок бумаги и протянул Жильберу.

Тот развернул его, увидел бланк и разжал пальцы. Бумага, так и не прочтенная, упала на кофейный столик. Если бы в камине горел огонь, доктор, возможно, попытался бы бросить письмо туда – там ему было самое место. Хотя он не был уверен, загорится ли оно.

Но камин дышал холодом. Путь к бегству был закрыт. Некуда бежать – не спрячешься ни за блестящей карьерой, ни в совете благотворительной организации, ни даже в чаще леса.

Жильбер на протяжении десятилетий знал, что этот день придет. Тот день, когда его найдут.

Он захаживал в Библиотеку Ослера и потихоньку много лет подряд удалял оттуда все свидетельства сотрудничества с Юэном Камероном. Но к письмам, отправленным пациентам, доступа у него не было. Ему оставалось только надеяться, что пациенты сами их уничтожили. В конечном счете кто будет хранить такую нелепицу?

Но по крайней мере один человек сохранил такое письмо. Он взглянул на имя. Энид Гортон.

Оно ни о чем ему не говорило.

Но эта Энид нашла-таки его. И привела с собой главу отдела по расследованию убийств.

– Вы знали. – Это было все, что сказал Гамаш.

Жильбер кивнул:

– Да. Я знал, что делает Юэн Камерон.

Он мог бы отделаться одним «да». Но должен был произнести все эти слова. Громко заявить о том, в чем даже себе не хотел признаваться.

«Я знал, что делает Юэн Камерон».

– Поделитесь с нами, – предложил Гамаш.

Жан Ги покосился на старшего инспектора. Тут необходимы, думал Бовуар, конкретные вопросы. Те, что припрут Жильбера к стенке. Загонят в ловушку и позволят его арестовать. Тюрьма давно по нему плачет.

Винсент Жильбер убил или попытался убить Эбигейл Робинсон не для того, чтобы спасти других, а чтобы спасти себя. Ведь она могла обнародовать тайну, которую он скрывал всю жизнь. Соучастие в пытках сотен мужчин и женщин. После чего их, искалеченных, с помутненным разумом, отправляли домой. Со счетом за оказанные услуги.

Святой идиот… «Как, интересно, называют святых в аду?» – задался вопросом Бовуар.

И вспомнил: в воскресной школе, где ему пришлось провести всего несколько дней, пока его не изгнали оттуда монахини, он успел усвоить, что есть понятие «грешный ангел». Эта мысль навсегда засела в голове маленького Жана Ги. В ту пору его умишко различал только две категории – хорошее и плохое, белое и черное, – и мальчишку впечатлила идея грешного ангела. Видимо, потому, что она предполагала хаос.

Может быть, они попались – и теперь заперты в ловушке не со святым идиотом, а с грешным ангелом?

И Жан Ги в мгновение полной ясности понял, почему Гамаш не стал задавать конкретные вопросы, а попросил доктора Винсента Жильбера объясниться.

Возможно, он таким образом хотел заманить грешного ангела в ловушку.

Нет, скорее, освободить его. Открыть ему путь, дать последний шанс искупления.

– Как и многое другое в моей жизни, все началось вполне невинно, – заговорил Жильбер. – Мне нужна была работа на неполную ставку, но все хорошие места оказались заняты. А ухаживать за лабораторными животными в Аллане никто не хотел. – Он замолчал, посмотрел в глаза Гамашу. – Вы были там когда-нибудь? В Мемориальном институте Аллана?

Гамаш отрицательно покачал головой, и Жильбер перевел взгляд на Бовуара, который тоже дал понять, что не был там.

– Раньше этот дом назывался Рейвенскрэг[100] – старинный каменный особняк на вершине Мон-Руаяль, построенный одним из баронов-разбойников[101]. Говорят, что там водятся привидения, и я готов в это поверить. Если их не было до Камерона, то уж после него появились точно. Ужасное место. Наверное, до сих пор таким и остается. Ужасающее. Смотрители боялись спускаться в подвал. Я там по вечерам не оставался.

Он опустил голову, словно прислушиваясь к вою животных, смешивающемуся с криками людей, пока они не сливались воедино. Они преследовали его по коридорам и за дверью. Преследовали его и в сгущающейся темноте. Преследовали повсюду. В конечном счете они загнали его в лесную чащу.

Бовуар почувствовал, как волоски на его руках становятся дыбом, и посмотрел на Гамаша, который казался абсолютно спокойным, словно подозреваемые каждый день рассказывали им истории про призраков.

– Но я взялся за эту работу, потому что платили там хорошо и я многому мог научиться. Я был стажером, а доктор Камерон – божеством. Богом. Выдающимся деятелем в области психиатрии. Он делал важную работу, жизненно важную. В то время только-только начинали понимать, как работает человеческий разум. Не мозг, а разум. Это было восхитительно.

Жан Ги сжал губы, чтобы не сказать что-нибудь лишнее. Он заметил, что рядом с ним едва заметно двигается рука Армана. Пальцы гладят кожу кресла.