Гамаш задумался, выстраивая логическую цепочку. Он ошибся. Свернул не на ту тропинку. Но теперь благодаря Лакост и Бовуару понял, куда нужно идти.

Он неспешно повернулся к Эбигейл Робинсон. Та не могла оторвать глаз от телефона в его руке, хотя прочесть сообщение с ее места было невозможно, но теперь все же взглянула в глаза Гамашу. И поняла, что он знает правду.

– Вы сами все скажете? Или хотите, чтобы сказал я?

Она долго не отвечала. Он дал ей тридцать секунд, которые показались вечностью. Комната превратилась в камеру сенсорной депривации. Ни движений. Ни звуков. Ни света за окном. Ни даже тиканья часов.

Арман Гамаш выждал еще тридцать секунд.

Но в течение этой минуты Эбигейл Робинсон не шевельнулась, лишь крепко сжала губы в тонкую линию.

– Ваша мать покончила с собой.

Эта информация содержалась в послании Лакост. Коронер сделал такую запись в своем заключении, но не указал этого в свидетельстве о смерти.

«Миссис Робинсон совершила самоубийство».

Эбигейл молчала. И тогда Арман продолжил:

– Она страдала от бессонницы и послеродовой депрессии после появления на свет вашей сестры Марии.

Он делал осторожные шаги, нащупывал почву под ногами. Шаг вперед. Полшага назад. В прошлое. Он не имел доказательств того, о чем говорит, но в конечном счете пазл сложился.

– Ваш отец не работал с Камероном. Это неправда. Однако он знал о деятельности Камерона, хотя и в общих чертах. Ваш отец любил вашу мать и хотел, чтобы ею занимались лучшие врачи. – Гамаш говорил глубоким мягким голосом, не сводя внимательного взгляда с Эбигейл. Наблюдая, оценивая ее реакцию на его слова. – Он договорился о ее лечении в Монреале. – Старший инспектор помолчал. – У Юэна Камерона.

Челюсть у Винсента Жильбера отвисла. Рот открылся.

Но Гамаш смотрел только на Эбигейл. Ее дыхание участилось, как у человека, спрятавшегося от налетчика в кладовке.

– Ее состояние по возвращении стало еще хуже, – тихо сказал Арман. Теперь они с Эбигейл словно остались в комнате вдвоем. Не в комнате – в мире. В том ужасном мире, где случаются подобные вещи. – Она была сломлена до такой степени, что «ран не залечить». Через некоторое время она покончила с собой.

– Нет. Ее жизнь забрал Камерон. И вот он. – Она прищурилась, глядя на Жильбера.

Тот побледнел, словно ее взгляд выкачивал из него кровь.

– А затем вашей семье было нанесено еще одно оскорбление – доктор Камерон прислал счет, – сказал Гамаш. – Так вы узнали о том, что в опытах Камерона участвовал Жильбер. Потому что требование платежа было подписано им. И вы обнаружили эту бумагу в архиве отца.

Из нагрудного кармана он достал письмо, найденное Рейн-Мари, развернул его, положил на стол перед Эбигейл Робинсон.

– Вот что вы нашли. Похожее письмо.

Она наклонилась, внимательно прочла его. Посмотрела на имя адресата. Энид Гортон.

– Точно такое. – Она взглянула на Винсента. – Стандартный бланк? – (Жильбер рассматривал свои руки.) – Вы даже не давали себе труда писать индивидуальные письма? Когда мой отец получил счет, моя мать уже умерла. Но отец все равно заплатил.

– И вы прилетели сюда не для того, чтобы получить одобрение Винсента Жильбера, а за погашением долга.

– Да.

Глава тридцать шестая

– Что ж, теперь мы знаем, зачем Эбигейл Робинсон приехала в Квебек, – сказала Лакост, нарезая багет. – Чтобы убить Винсента Жильбера.

Они снова сидели в оперативном штабе. Доминик принесла им обед. Большой котелок зимнего spécialité[104] – наваристого pot-au-feu[105].

Жан Ги разложил порции по тарелкам, Арман тем временем налил пива себе и Лакост, а Жану Ги – имбирного эля.

Эбигейл Робинсон приехала вместе с ними в гостиницу. Как и Винсент Жильбер. Они теперь находились под одной крышей, но на разных этажах и без права выхода за пределы отведенных им номеров.

– Она не признаёт этого, – сказал Гамаш, отрывая толстенный кусок багета и макая его в подливку. – Хорошо бы нам найти какое-нибудь материальное свидетельство, что-нибудь вроде письма, написанного рукой Жильбера и найденного Эбигейл среди вещей отца.

– Я думаю, Эбигейл права, – произнесла Изабель. – Дебби стала угрожать ему этим письмом, он запаниковал, убил ее, а потом сжег письмо вместе с орудием убийства. Он признает, что уничтожил все другие документы, свидетельствовавшие о его связи с Камероном. Кроме того, он перед убийством находился в библиотеке. Мог взять там полено – никто бы и не заметил.

– Значит, они собирались убить друг друга? – спросил Жан Ги. – Как гладиаторы на арене?

– Не совсем, – ответил Арман. – Но похоже. Я думаю, план Эбигейл был более тонок, более сложен. Скорее всего, она собиралась шантажировать Жильбера, чтобы он публично поддержал ее кампанию…

– А потом она все равно обнародовала бы свое свидетельство о сотрудничестве Жильбера с Юэном Камероном, – хмыкнул Жан Ги. – Зачем сразу убивать человека, если ты можешь его сначала помучить? Вернуть ему должок. Показать ему, как рушится здание, которое он строил всю жизнь.

– «Плыл много лет по океану славы, но… заплыл далёко за черту»[106], – сказал Гамаш.

– Цитата? – почти догадался Бовуар. Сочное тушеное мясо и сонливость понизили его сопротивляемость, и не успел он спохватиться, как вопрос сорвался у него с языка.

Глаза Жана Ги широко распахнулись от страха, отчасти шутливого, отчасти реального: а если шеф сейчас попотчует их цитированием всего произведения?

Однако Гамаш не стал цитировать далее, лишь улыбнулся:

– Почему так происходит: стоит мне сказать что-нибудь глубокомысленное, и ты сразу думаешь, что я кого-то цитирую?

– А вы ничего не цитировали? – спросил Бовуар. В то же время он был готов лягнуть себя. «Перестань. Прекрати. Не давай ему повода».

Гамаш хохотнул:

– Как хорошо ты меня знаешь. Да. Это прощание Вулси из шекспировского «Генриха Восьмого». Я несколько раз вспоминал эти строки, когда думал о роли Жильбера во всей этой истории. Его эго распахнуло дверь перед его врагами.

– А я думала о евнухах, – сказала Изабель.

– Евнухах? Это в смысле… – Жан Ги покрутил рукой над коленями.

– Именно. Несколько человек в Китае намеренно кастрировали себя, чтобы иметь больше власти и занять более высокое положение.

Жан Ги бросил на нее ошалелый взгляд. Он слышал об этой практике, но полагал, что это наказание, а не свободный выбор. Кто бы стал себя…

Но Арман кивнул:

– Да. Может быть, это ближе к истине. Чего только люди не делают ради власти и положения.

– Вы думаете, Жильбер сделал то же самое? – спросил Жан Ги, стараясь выбросить из головы этот чересчур яркий образ.

– Я думаю, что некоторые люди готовы совершить