* * *

Хания Дауд посмотрела на дверь, соединявшую книжный магазин с бистро. Потом оглядела длинный зал с балками и дощатым полом – доски были из деревьев, которые когда-то росли поблизости.

Она бросила взгляд на громадные камины в том и другом конце зала, сложенные из камней, что были извлечены из земли неподалеку.

Затем обратила внимание на сидящих в зале мужчин и женщин, включая сумасшедшую поэтессу, и даже на утку, с ее небогатым словарем. На сынов и дочерей Квебека – не важно, местных уроженцев или нет.

Хания Дауд, героиня Судана, слушала Изабель Лакост, которая рассказывала ей, что случилось. В этом самом тихом местечке, в тихой деревне.

Шшшшш.

О пистолете, дуло которого чувствовал ее затылок. О толчке в сторону двери между книжным магазином и бистро. О перехваченном взгляде Гамаша, который сидел в зале, и о мгновении взаимного осознания. Осознания того, что она сейчас сделает. Что она вынуждена сделать.

Она была готова умереть. Чтобы другие люди в бистро – включая Армана и Жана Ги, включая Рут, и Габри, и Оливье – получили шанс остаться в живых[97].

Шшшшш. Однако Изабель продолжала.

Она рассказала Хании о том замершем во времени мгновении, когда она поймала взгляд Гамаша и подумала о своих детях. После чего Изабель собралась и изо всех сил дернулась назад, всем телом ударив идущего следом за ней головореза. Отчего тот на одно драгоценное мгновение утратил бдительность.

Последнее, что видела Изабель, убежденная, что больше ничего не увидит в этой жизни, был Гамаш, который бросился на другого боевика.

Она надеялась, что Гамаш выживет. Надеялась, что выживет Жан Ги. И другие.

Потому что она, ощущая, как рушится мир вокруг, поняла, что ей конец.

Потом она рассказывала о том, чего сама не видела, о чем знала только от других. Как Рут посреди этой неразберихи проползла к ней по полу бистро и взяла ее за руку. Чтобы она, Изабель, не умерла в одиночестве.

Как ее муж, коллеги, друзья дежурили в больнице, держали ее за руку, читали ей.

Хания слушала и думала о том, найдется ли тот, кто будет держать ее за руку, когда придет ее час.

– Вещь прочнее всего, когда она сломана, – сказала она, не помня, откуда взялась эта фраза.

– Да.

Ни она, ни Хания не рассказывали о долгом-долгом пути, о возвращении. Но обе признавали, что эта дорога привела их сюда. К этому мгновению. В этом тихом местечке, в этой тихой деревушке.

Шшшшш.

Героиня Судана оглядела бистро, жителей деревни. Друзей, их семьи. Между ними были маленькие трещинки. Она знала, что это так, потому что видела, как сквозь них проникает свет.

* * *

Арман встретил Рейн-Мари, Мирну и Жана Ги у бистро.

– Ну и как дела? – спросил он.

Но по выражению их лиц он видел, что хороших вестей они не привезли. Или «хороших» здесь совсем неподходящее слово.

– Пойдем в бистро и там поговорим, – сказал он и, прикоснувшись к руке жены, вгляделся в ее глаза. – Ты не больна?

– Нет, – ответила она, но голос ее прозвучал неубедительно. – Вообще-то, я бы предпочла пойти домой. Хочу просмотреть содержимое последней коробки. Пока дети катаются на санках, в доме будет тихо.

На самом же деле все объяснялось ее трусостью. Она боялась увидеть в бистро Винсента Жильбера, боялась тех слов, которые может сказать ему, боялась того, что может сделать, увидев его. Дом манил своей безопасностью.

– Мне пойти с тобой? – спросил Арман.

– Non, merci, mon coeur[98]. Ты должен выслушать, что они тебе расскажут.

Он посмотрел на мрачные лица Жана Ги, Мирны. Да, ему, вероятно, нужно было их выслушать, но он сомневался, что хочет этого.

Рейн-Мари направилась домой, а они втроем – в бистро. У огня в зале сидели Изабель с Ханией, Рут и Кларой. Они поднялись, когда вошли Гамаш с Жаном Ги и Мирной. Не встала только Рут, которая воспользовалась возможностью и подменила свой почти пустой стакан с виски на почти полный стакан Клары.

– Кажется, вам есть о чем поговорить, – сказала Клара. Чтобы понять, что́ написано на лицах вошедших, вовсе не нужно было быть художником-портретистом. – Почему бы нам не вернуться в мой дом?

– Что? Да у нас лучшие места – прямо перед огнем, – возразила Рут. – Зачем нам в такую метель плестись в твой сарай?

Роза на руках Рут согласно закивала, метнув на Клару уничижительный взгляд.

Клара посмотрела в окно на неторопливо падающие снежинки. До пурги было далеко.

– У меня есть бутылка односолодового.

– У Оливье тоже.

– У меня есть шоколадный торт.

Рут использовала Розу, как указательную палочку, выставив утку в сторону длинной барной стойки.

– Я позволю тебе покритиковать мою последнюю работу, – предложила Клара.

Это заинтересовало Рут более всего остального. Находить изъяны было почти самым любимым ее занятием.

Они двинулись к выходу, и Рут, проходя мимо Армана, замедлила шаг.

– Ты с ней говорил?

– Все улажено. Профессор Робинсон перестанет использовать строки из вашего стихотворения и переправит вырученные деньги в Лапорт.

– Спасибо, Арман, – прошептала она.

У дверей Клара и Рут оглянулись. Хания замерла посреди зала между группами посетителей.

– Ну? – крикнула ей Рут. – Ждешь приглашения шведского короля? Бестолковая задница.

Хания задумалась, потом пересекла зал и присоединилась к ним. Она не чувствовала полной уверенности, но подозревала, что «бестолковая задница» в устах Рут ничуть не хуже Нобелевской премии мира. Хотя не исключалось, что старая поэтесса называет бестолковой задницей шведского короля.

По дороге в маленький уютный коттедж Клары Рут поскользнулась. Хания подхватила ее, не дала упасть. Она вела Рут за руку до самого крыльца, думая, что дело, может быть, не в том, что твою руку кто-то держит, а в том, что чью-то руку держишь ты.

* * *

Габри поставил на стол чайник.

– Уже настоялся, как вы любите.

Потом он бросил березовое полено в камин, пошуровал в топке кочергой и ушел.

Белая кора быстро загорелась, свернулась, а угли затрещали и погнали искры вверх по трубе.

Арман разлил чай, а Изабель тем временем начала свой рассказ.

Минута-другая – и Жан Ги, Мирна, Изабель и Арман из приветливого бистро переместились в Судан. Они беспомощно смотрели на привязанных к столбам в грязи девочек и женщин.

Арман так стиснул челюсти, что боялся, как бы не треснули коренные зубы. Но если бы он не сделал этого, его бы