Хания удивленно фыркнула и огляделась.

– Какое странное место!

– К нему привыкаешь, – сказала Лакост.

– Как крот к норе.

Хания положила щетку, осмотрела полосы, оставленные плеткой на боку лошади.

– Мы толком не знакомы. Меня зовут Изабель Лакост, я служу в Sûreté. Но вы это уже знаете.

– Да, вы работаете с месье Гамашем. Я вас видела тут.

– Мы можем поговорить?

Хания оглянулась.

– Месье Уильямс готовит сани, чтобы покатать детей, но сначала он обещал мне устроить маленькую конную прогулку. Я думаю, вы тоже могли бы прогуляться.

Не самое любезное приглашение из тех, что когда-либо слышала Лакост, но и отнюдь не худшее.

Несколько минут спустя женщины устроились на заднем сиденье больших красных саней лицом к здоровенному крупу Глории, и на ноги им накинули тяжелую полость. Билли уселся на высоком облучке, пробормотал что-то Глории, которая, казалось, понимает его заклинания. Его волшебные слова. И может быть, его молитвы.

Лошадь поплелась по дороге в лес. Подальше от обержа. Подальше от места преступления.

Хания закинула голову, крупные снежинки падали ей на лицо. Она почти улыбалась.

Сидя так близко к женщине, которая, возможно, будет названа следующим лауреатом Нобелевской премии мира, Изабель обратила внимание на две вещи. На истинный возраст Хании Дауд – та была очень молода – и на шрамы, испещрившие ее лицо. Они напоминали неверно собранный пазл.

– Никак не могу привыкнуть к снегу, – проговорила Хания.

Она не открывала глаз, запрокинутое лицо усеяли капельки влаги.

Маленькие бубенцы на упряжке Глории весело позванивали. Полозья скользили по снегу с шуршанием – шшшшш.

– Расскажите, что случилось с вами в Судане.

– Вам необязательно об этом знать, – сказала Хания небесам.

– Обязательно.

– Зачем? – спросила Хания у снежинок. Потом подняла голову, открыла глаза и повернулась к детективу. – Так, вы хотите знать, насколько они повредили мою психику. И убивала ли я прежде. Давайте я вам отвечу напрямик. Психику мне повредили так, что «ран не залечить», как говорит ваша ненормальная поэтесса. И да, я убивала. – Она посмотрела на Изабель в упор. – Думаю, вы знаете, что значит и то и другое.

– Знаю.

– Давайте заключим сделку. Я расскажу вам о себе, а вы расскажете мне о том, что меня интересует.

Несколько мгновений Изабель сидела молча, глядя на голые ветки. Только зимой можно было увидеть сразу и лес, и деревья. Убийства, подумала она, – это вечная зима.

– Договорились.

И тогда под шорох, сопровождавший каждый взмах конского хвоста, и шуршание – шшшшш – полозьев Хания рассказала ей о своей жизни.

О том, как ее похитили в возрасте восьми лет, когда боевики напали на ее деревню и сожгли все. В чем ее преступление? Она принадлежит к этническому меньшинству. Ее били, секли, резали мачете. Привязали голой к столбу и оставили так. Еды и воды давали ровно столько, чтобы не умерла. Чтобы мужчины могли ее насиловать. День за днем, ночь за ночью.

Под перезвон бубенцов на санях Хания сказала Изабель, что в двенадцать лет родила. Ребенка у нее забрали.

Она родила в тринадцать и в четырнадцать. И рожала потом каждый год, пока ей не удалось бежать. Исторгала младенцев из своего тела. Некоторых мертвыми. Некоторых кричащими. И больше никогда их не видела.

– Мне говорили, что мясо, которое я ем, – это плоть моих мертвых детей, – сказала она проплывающим мимо соснам.

Изабель чувствовала, что близка к обмороку; она боялась выпасть из саней.

– Но я им не верила, – сказала Хания покачивающемуся крупу Глории. – Я знаю, что они живы.

Сани скользили по безмолвному лесу.

Полозья просили тишины – шшшшш, – а Хания продолжала говорить.

– Как-то ночью меня насиловал совершенно пьяный солдат, потом он стал колотить меня, и мачете выскользнуло из-под его ремня. Когда он вырубился, я смогла разрезать веревки. Времени много ушло, но мне удалось это сделать. – Хания повернулась к Изабель. Ее взгляд был тверд, а голос звучал мягко, почти доброжелательно. – Я его убила. А потом убила их всех. Затем освободила остальных, и мы бежали, захватив мачете. – Она помолчала. – Лагерь охраняли маленькие солдаты, еще дети. – Хания смотрела перед собой на белоснежный ландшафт. – Вы когда-нибудь слышали про браун-браун?[96]

– Non.

– Они похищают детей и превращают их в солдат. Им дают браун-браун. Это смесь кокаина с порохом.

Изабель сделала глубокий вдох, но ничего не сказала. «Господи милостивый, – подумала она. – Господи милостивый».

– И от этого… они перестают… быть собой, теряют человеческий облик, – продолжила Хания. – Когда мы убегали, нас попытался остановить один мальчишка. Я видела это выражение в его глазах. В его глазах – карих-карих.

– И что вы сделали? – прошептала Изабель.

Шшшшш, хлестал хвост Глории воздух. Шшшшш, шуршали полозья по снегу.

– Я ведь здесь, правда?

Почти здесь, подумала Изабель. Какую часть себя Хания оставила на границе?

– В конечном счете мы пересекли границу. И оказались в безопасности. – Теперь Хания улыбнулась. – Но вы не хуже меня знаете, инспектор, что безопасных мест не бывает.

Хания Дауд снова закинула голову, закрыла глаза, и снежинки безмятежно таяли на ее покрытом шрамами лице. Обращаясь к небесам, она сказала:

– Я жива благодаря своим детям. Я должна была выжить, чтобы спасти их. Каждая женщина и ребенок, которых я спасаю, – мои дети.

Изабель подумала, но так и не спросила: не перековала ли Хания Дауд свои мачете на лемехи. Впрочем, она не сомневалась, что ответ ей и так известен.

Хания открыла глаза, огляделась и будто удивилась, увидев густой квебекский лес – лес, состоящий из отдельных деревьев. Затем ее взгляд уперся в Изабель.

– Ваша очередь.

Глава тридцать вторая

Глория остановилась перед бистро, и Хания с Изабель сошли на снег.

Деревенские ребятишки собрались вокруг саней, кому-то хотелось прокатиться, других больше интересовала Глория. Они тянули к ней руки, а она наклоняла голову, и тогда им удавалось погладить ее громадную морду с шелковыми ноздрями.

– Не спешите, – сказал, смеясь, Билли ребятишкам, которые отталкивали друг друга, пытаясь залезть в сани. – Всех прокачу. Обещаю.

Может быть, не было ничего удивительного в том, что дети понимали каждое слово Билли, тогда как родителям приходилось безуспешно напрягать слух.

Глория тронулась с места, встала, пропуская машину, медленно спустившуюся с холма и теперь въехавшую в Три Сосны. Билли прикоснулся к своей вязаной шапочке, приветствуя людей в машине. Но главным образом его приветствие относилось к Мирне, которая, как и дети, понимала его.

Потом под веселый звон бубенцов сани поехали дальше.

– Дед! – прокричали Флоранс, Зора и Оноре минуту спустя при виде Гамаша.

Он шел