– Я один! Я выхожу один! – и поднял руки.

Телохранители остались в самолёте – я надеялся, ненадолго; а пока нервировать и без того нервных людей я не хотел.

Я медленно спустился по трапу, щурясь от мороси и запахнув пиджак. Было очень холодно. Только я отошёл метров на пять, ко мне тут же подбежали спецназовцы, схватили и буквально отнесли к одному из лимузинов. Дверь открылась, и меня швырнули внутрь. Напротив меня сидел и нагло улыбался Керро Торре, мой первый шеф в Организации. Его испанские усы топорщились, как у моржа. По салону плавал сигаретный дым.

– Жив? – поинтересовался он. – Нормально?

– Жив, – подтвердил я, устраиваясь на сиденье.

– Задал ты жару, надо сказать, – улыбнулся Торре. – Вот это денёк, а… Значит, мы все должны тебе спасибо сказать?

– У него, – сказал я, – на вас целый архив.

– Архив? – нахально переспросил Торре.

– Обыскивайте его дом, штаб-квартиру в Цюрихе, всё, что хотите, – ответил я. – Но он сможет утопить вас в два счёта, если захочет.

– Уже обыскиваем, – успокоил Торре.

– Если это окажется в Сети, вам конец, – сказал я. – Я гарантирую, что окажется, если…

– Узнаю старика Авельца! – Торре захлопал в ладоши и чуть не выронил сигарету. – Только спасён от верной смерти – и уже ставит условия!

– Так вот, – перебил я, – я гарантирую, что материалы окажутся в Сети и вам с Мирхоффом конец. Вы уже никогда после такого не всплывёте.

– Переходи к делу.

– Решите с Уэллсом мирно, – попросил я. – Не трогайте Аду. Его отправьте в тихое изгнание, на Сицилию или куда захочет…

– Если пообещает держаться подальше от политики. И согласится на домашний арест.

– Хорошо, – сказал я и устроился в кресле ещё вальяжнее. – А теперь, господин Торре, можете меня благодарить!

25. Только начало

С тех пор прошло пять месяцев.

Странно, но благодарить меня и падать в ноги почему-то никто не спешил. Торре посадил меня в машину, и под конвоем меня доставили в штаб-квартиру. Он сказал, что Мирхофф хочет встретиться со мной. Действительно, Мирхофф задал мне пару вопросов, но потом меня увели армейские спецы и принялись допрашивать.

О Боже, великий и милосердный, храни дилетантов и оберегай их!

Я не сказал этим пацанам ни слова из того, что им и так не было бы известно, но они покинули кабинет в полной уверенности, что перевыполнили свой долг и выжали меня как губку. Они даже использовали детектор лжи – чудесную машину, обмануть которую может любой, кто умнее опоры моста. Я торжественно засвидетельствовал, что никогда не был сообщником Уэллса и что, узнав о его планах, немедленно донёс генсеку. Единственным моим мотивом в этой версии являлась жажда занять место Уэллса и подняться по карьерной лестнице – поверить в такое мог только идиот, особенно если предположить, даже гипотетически, что мог обещать мне Уэллс. Но земля полна идиотов, и бóльшая их часть работает в Организации.

Очень скоро меня отпустили, приставив, естественно, наряд охраны. Я нисколько не возражал – я вообще, как вы знаете, неравнодушен к пышной и обильной свите. В должности Мирхофф меня не восстановил – технически он и не мог этого сделать, потому как я всё ещё находился под следствием из-за коллективного суицида в Мехикали.

Хоть я и сказал на допросе, что об архиве Уэллса мне ничего не известно, а сам я никакой конкретикой про коррупционные связи руководства Организации с «Синей птицей» не владею, – как говорится, бережёного бог бережёт. Мирхофф рассудил, что возвращать меня в команду рискованно, тем более что ему самому оставалось в должности всего ничего, а после Шанхая у него и так хватало головной боли. Как теперь шутят, 11 сентября изменило мир, но Шанхай развернул его обратно, верно?

В общем, меня отстранили и отправили на длительные каникулы. Срок Мирхоффа подошёл к концу, и вся наша братия – Керро Торре, Нишант Редди и иже с ними – удалилась на (не)заслуженный отдых. Новым генсеком избрали одного бойкого поляка – он оказался моим старым знакомым. Тут же выяснилось, что, в бытность мою представителем Организации в Москве, мы что-то с ним не поделили и я в чём-то ему отказал. Он это запомнил и теперь вовсе не торопился возвращать меня в пул. Делегации в ГА перетасовали, родной комитет по религиям расформировали, но моя бывшая заместительница Гелла Онассис не только сохранила мандат, но и возглавила комитет по социальным реформам. У нас с ней всегда были хорошие отношения – она одна из немногих, кто в этом вонючем болоте сохранил чувство юмора, – так что я желал ей удачи и всегда был готов помочь.

Участников «тихого восстания» судьба тоже не обделила: Люций Грейм ушёл из политики в свой банк, Паскаль Докери перешёл на работу в частную разведслужбу, Макс Тинкер вернулся в оружейный бизнес, а Лидию Гиббс сослали управлять какой-то базой в Афганистане. Лидия, дорогая, тебя одну мне искренне жаль: Афганистан – это страшное место, я знаю, такой участи врагу не пожелаешь.

Корнелия, дорогая моя Корнелия! Спасительница, госпожа Удача, теперь я знал, кому молюсь, кто моя богиня! Мы встретились с ней, как только меня перестали допрашивать. Тайным порядком Мирхофф распорядился наградить её какой-то медалью – «За защиту свободы» или «За заслуги перед Единой Землёй». В общем, цветную побрякушку, которую советник директора ЦРУ по экономике обычно получает годам к семидесяти, она цапнула в неполные сорок и была на седьмом небе от счастья. К слову, она как раз недавно родила и пригласила меня – будете смеяться – стать крёстным отцом её дочки.

Муж Корнелии оказался протестантом из выводка Бальдира Санита, так что в Америке под Зверем им должно было быть очень комфортно. (Я, кстати, согласился на её просьбу – и даже Библию перечитал по такому случаю.)

С Уэллсом, увы, всё сложилось печальнее. В тот момент, когда я вышел из самолёта, у него случился сердечный приступ. Он не проронил ни звука, только схватился за край стола и, задыхаясь, сполз на пол. Врачи давно говорили, что нужно стентировать артерии, но он всё откладывал – как будто от него можно было ожидать чего-то другого! Из-за того, что приступ настиг его, мягко говоря, в непростых обстоятельствах, медицинская помощь задержалась. Конечно, в самолёте был врач, и он оказал первую помощь, но Керро Торре слишком долго не позволял никому покинуть самолёт. Уэллсу требовалась