когда вы сами отвечаете за себя, нищий вы или мультимиллиардер, президент или никчёмный клерк, и ваше мнение будет услышано исходя не из вашего статуса, а из содержания, – вот вам и свобода.

Если я разъяснил непонятно – не моя вина. Читайте Декларацию независимости, Вольтера и Томаса Пейна – может, они объяснят лучше.

Я верил в эти вещи всей душой – хоть у меня, как и у вас, нет никакой души, – и служению свободе я посвятил свою жизнь и выше подробно об этом рассказал. Подробно до такой степени, чтобы вы поняли, что я видел и где побывал, какие решения принял и что повлияло на мою, с позволения сказать, этическую позицию. Может, я не всегда одерживал победу, может, торжество свободы никогда не существовало в нашем мире и никогда не наступит, но я последовательно боролся за неё.

И я знал: в этом чудесном мире, который Уэллс построит для наших детей, – из благих, исключительно благих побуждений, – в нём не останется места свободе. Она, как лишний груз, мешающий взлететь самолёту, как балласт, будет выкинута за борт.

Потому что знал, как мыслит генерал Уэллс и что сделает первым делом, добившись абсолютной власти. Его возмущало поведение Мирхоффа и бесстыдство, с которым администрация поддерживала откровенных преступников – таких как руководство «Синей птицы». Но компаний, которые откупались от Организации и под её носом занимались вещами гораздо худшими, нежели производство наркотиков (как вам испытания психотропного оружия на китайцах?), были десятки, если не сотни. Уэллса возмутила не коррупция – о ней-то он знал с самого начала и иллюзий в отношении морали Мирхоффа не питал. Нет, Уэллс обрушился на «Синюю птицу» потому, что патологически ненавидел наркоторговлю. Уэллс считал, как честно сообщил мне, производившую электронаркотики «Синюю птицу» злом более опасным, чем ядерный Шанхай. С тем, по мнению Уэллса, разговор короткий. А вот о том, можно ли позволить людям наслаждаться разрядами направленных электрических импульсов и по собственному выбору гробить свою жизнь и здоровье, долго спорили – и доспорились до легализации.

Вот этого Уэллс стерпеть не мог.

– Война – это не всегда плохо, Ленро, – услышал я слова генерала и тут же продолжил словами другого генерала, герра Эриха Людендорфа, чьим поклонником был сам фюрер, – потому что долгий мир ведёт к развращению нации и для её оздоровления требуется полномасштабная, длительная, а желательно бесконечная война. Война закаляет и отрезвляет, война воспитывает характер и восстанавливает общественную мораль.

Мог бы так сказать Уэллс? Нет, никогда. Мог ли Уэллс так подумать? Вполне в его духе.

ОКО он уже превратил в гигантский аппарат выслеживания потенциальных врагов. Его машины имели ключи к каждому сетевому аккаунту: предпочтения, ориентация, исчерпывающая биография любого человека на Земле находилась на расстоянии одного поискового запроса от любого агента ОКО.

Безопасность? Да. Тотальный контроль? Тоже да.

Проблема со всемогуществом секретных служб вовсе не в том, что мы им не доверяем или не желаем быть в безопасности, – вспомнил я старый урок, который мне преподали в Аббертоне, – а в том, что в критическую минуту захвативший власть психопат получит идеальное оружие.

С наступлением режима Уэллса установится царство террора. Праведный или неправедный, служащий великому или ничтожному, террор – всегда террор. Уэллс ведь уже – помните, я приводил эту реплику – с сарказмом отозвался о будущих «выборах» генсека.

И услышав те самые нотки, которые столько лет я вытравливал из коридоров Организации, ненавидимые мною нотки в речи человека, которого я уважал безмерно и который теперь хотел занять пост пожизненного диктатора Земли, – я убежал, я скрылся в туалете, и засел там, как в окопе, и слушал шум льющейся горячей воды. С минуты на минуту я ждал, что снаружи постучат, откроют дверь и вытащат в коридор и Уэллс (который там стоит и караулит) с каменным лицом произнесёт: «Ты разочаровал меня, Ленро, очень жаль» – и всадит мне в затылок пулю.

Пожалуй, это было бы неплохим вариантом. Ничего больше я придумать был неспособен. Я сидел, и рвал на себе волосы, и хотел закричать, и умирал там, сидя на унитазе, потому что ничего, решительно ничего не мог с собой поделать.

Я слышал отдающийся в висках гул и рокот тирании на подходе; я видел, как будущий Уэллс, пожизненный диктатор, Цезарь или Август, издаёт законы: «о защите общественной морали», «о цензуре», «о расширении полномочий спецслужб», «о поиске врагов народа», «о ведении справедливой войны». Это всё могли быть лишь фантазии, бред невыспавшегося параноика. Я знал это. Но не зря, не зря Ленро Авельц столько лет работал в большой политике и тёрся о мантии сильных мира сего.

Если Уэллс победит, он установит глобальный тоталитаризм. В этом была моя уверенность, единственная и самая достоверная, истина из истин.

И что дальше?

Может, режим примет форму меритократии? и править будут такие, как я, выпускники Аббертона, и больше никакой примитивной толпы, мнения парламентов и прочих демократических паразитов? Покончить с самообманом, признать, что демократия проиграла, свобода не победила и пора эксперимент свернуть? Может, весьма полезно и плодотворно снова разделить общество на свободных людей и рабов, на пасомых и пастырей, на плебеев и аристократов?

Может, именно к этому и стоило стремиться, может, именно это и будет совершенной формой правления – на данный момент, разумеется, потому что потом… Потом, когда-нибудь, когда сменятся поколения, и человечество поумнеет, и таким людям, как Уэллс, перестанет быть «стыдно», мы вернёмся к демократии или строю более прогрессивному; а пока стадо пусть отойдёт и пропустит к трону короля и свиту голубых кровей?..

Может быть, всё может быть.

В конце концов, я же останусь при Уэллсе.

Он верит мне и ко мне прислушается. Я не дам ему совершить непростительные ошибки, я смягчу его… Может, я переспорю Уэллса и наше с ним правление станет новым золотым веком в истории?.. Женюсь на его дочери, буду главным доверенным лицом, советником и другом, серым кардиналом… Пройдёт время, и уставший от лет и болезней Уэллс передаст бразды правления мне, и уж тогда я всё сделаю правильно, и наконец-то власть станет разумной, справедливой, достойной и гуманной…

Я запутался. Прошло уже слишком много времени, и надеяться не на что. По моему долгому отсутствию, по тому, что запасы горячей воды на борту самолёта почти иссякли, потому что Уэллс умеет видеть сквозь стены, умеет читать мысли – всем уже ясно, что я против и мне доверять нельзя. Меня назовут предателем и в лучшем случае сошлют на какой-нибудь остров, где, может, пару раз в