Дружба с хозяином Овального кабинета – не та вещь, от которой отказываются, даже при известных предубеждениях. Я воспользовался советом Уэллса и вскоре посетил избирательный штаб республиканцев. Санит принял меня, и мы общались около часа. На этот раз, в отличие от приснопамятной встречи в моём кабинете, он не кривлялся, и я отплатил ему той же монетой.

Празднуя победу, Санит тем не менее понимал, что удача переменчива и в следующий раз его благодетели могут не удержать бульдога по кличке Авельц на коротком поводке. Он желал сохранить со мной если не хорошие, то хотя бы рабочие отношения, и я даже удивился, насколько конструктивным оказался разговор. Мы с ним обсуждали не внутреннюю политику и существование Господа – разговор шёл об Организации и её будущем. Санит сказал мне тогда загадочную фразу, что-то вроде:

– Существующий миропорядок я считаю оптимальным из возможных, – а потом добавил: – и готов по мере своих сил защищать его доступными мне средствами.

Тогда я подумал, что речь идёт об обещании передать внешнюю политику США под контроль Организации; это обещание Санит исполнил. Но теперь-то я знал, что в действительности имел в виду новый президент. Акцент на словосочетании «существующий миропорядок», который он сделал, поразил меня громом. Я вспомнил, что именно с контактов между Санитом и Уэллсом началось наше знакомство: Паскаль Докери привёл Санита ко мне в кабинет и заявил, что они тесно сотрудничают.

Не нужно быть мной, чтобы понять, чего Уэллс требовал от Санита в обмен на обещание сделать его президентом страны – члена Совбеза. Но вот для того чтобы разгадать намёк, который Санит бросил мне – человеку, который выступал против него, а значит, был не в курсе планов Уэллса, – потребовалось напрячься.

Подлец Санит не был дураком. Он согласился на риск и счёл, что поддержать Уэллса – разумная плата за возможность установить Царствие Христово на территории Соединённых Штатов. Но он не мог не понимать, какую угрозу будущая диктатура Уэллса несла для его христианского идеала.

Став глобальным правителем, Уэллс вполне мог закрыть глаза на внутреннюю политику какой-нибудь Новой Зеландии или Дании, но оставить без внимания крупнейшую экономическую и военно-политическую державу современности? Иными словами, отдать Штаты на откуп демократически избранным фундаменталистам, которые легко могут потерять страну по банальной глупости?..

США слишком важны, чтобы ими поступиться; добейся Уэллс власти, дни христиан в Белом доме оказались бы сочтены. Санит это понимал, вот и намекнул – опасаясь, естественно, говорить напрямую, но надеясь найти союзника.

Что ж, ему повезло. Одного союзника он приобрёл, и его оказалось более чем достаточно.

Как президент США, Бальдир Санит имел в Овальном кабинете прямой канал связи с кабинетом генсека Организации. Если бы Зверь им воспользовался, если бы снял трубку, попросил срочно соединить его с Мирхоффом и сказал бы ему буквально несколько слов…

Вот только как добраться до Санита? Как сообщить ему, что мы у последней черты?.. Где найти человека, который мог бы связаться с президентом США и который бы не был завербован Уэллсом? Мне нужен был ещё один человек, ещё один друг, на которого я мог положиться, и Фортуна мне подсобила.

Такой человек у меня был.

Её звали Корнелия, и её семья дружила ещё с моим отцом, а я какое-то время даже встречался с ней в Аббертоне. Я уже упоминал её. Она дослужилась до советника директора ЦРУ, а из слов Паскаля Докери про разведку я понял, что ЦРУ пока не определилось. Даже если Докери и пробрался в Лэнгли, Корнелия оставалась единственной, в ком я не сомневался.

Вру, конечно. Сомневался, и ещё как. Но выбора не оставалось – я ведь не мог обратиться ни к кому в штаб-квартире, наполненной агентами Уэллса, не мог послать сообщение даже Гелле Онассис, которой верил, но которая в этой ситуации была бессильна. А вот Корнелия могла передать сообщение в Белый дом, напрямую президенту, а тот мог позвонить Мирхоффу.

План уповал на удачу, но ничего другого мне не оставалось. Всё это я сообразил, ещё стоя в ванной и ожидая стука в дверь. Мой коммуникатор был при мне; я немедленно достал его и настучал сообщение с пометкой «экстренно» для Корнелии. Я постарался сделать его максимально простым и в то же время лишить слов-маячков, за которыми охотились машины ОКО. Это давало задержку максимум на пару часов, да и то не факт (кто знал, не приставлен ли ко мне и моей переписке в Цюрихе специальный наблюдатель?).

Я написал следующее сообщение:

«СРОЧНО: передать ЗВЕРЮ: УУ начинает. Сообщить М. Перехватить АУ над Атлантикой. ЛА»

Отправив сообщение, я вымыл вспотевшие руки и вернулся в конференц-зал. После того как сообщение ушло и, судя по индикатору, было получено, я отключил коммуникатор и теперь сидел как на иголках и слушал о планах Уэллса и его сообщников на ближайшее будущее.

Сосредоточиться я не мог. У меня заложило уши и начало подташнивать. Гул самолёта меня донимал, я не представлял, как выдержу пять часов, оставшиеся до Нью-Йорка. И гораздо меньше времени осталось до момента, когда Уэллсу или кому-то из его замов позвонят и для меня всё будет кончено. Возможно, я переоценил Зверя, размышлял я. Возможно, линию связи между Лэнгли и Белым домом тоже контролирует ОКО, не говоря уже о канале между Зверем и Мирхоффом. В конечном итоге я даже не знал, что в те самые минуты происходит в штаб-квартире, – Мирхоффа могли изолировать, и он просто не смог бы ответить на звонок.

Уэллс тем временем разбирался с Совбезом – Лидия Гиббс временно отключилась, зато к беседе присоединился представитель Евросоюза в Совбезе, который сообщил, что они уже готовят резолюцию и непременно поддержат кандидатуру Уэллса на пост генсека.

Я сидел тихо, но порой комментировал – исключительно по делу, как мне тогда казалось, хотя, конечно, это могла быть бессмысленная ахинея. Я мало что помню – я был на взводе: каждое новое слово любого из помощников Уэллса, кто удалялся из зала для телефонного разговора, могло означать мою смерть.

Когда Уэллс подвёл итоги и раздал приказы, мы вышли в коридор, и я увидел того самого агента, который сопровождал меня в ванную. Я понимал, что его мне стоит опасаться в последнюю очередь, но всё равно вздрогнул. Сколько лет я летал на этом самолёте, сколько раз поднимался на его борт, чувствуя