Робин стучит пальцами по столу, пытаясь найти выход. Я пускаю в ход свою последнюю карту:

– Я также собираюсь изложить все это Элу. Посмотрим, считает ли человек, который занимается финансами, что риск того стоит, – добавляю я, туго закручивая винт.

– Только попробуй позвонить моему агенту! – взвивается он, утратив все свое добродушие. – Это переходит все границы! Он деловой партнер и не привык к твоим играм презренной женщины.

Маски сорваны, и я с удовольсвием наблюдаю за настоящим Робином. Несмотря на то что он умолял меня вернуться, я «презренная женщина». И хотя это единственный акт мщения с моей стороны, оказывается, это я играю в игры. Все то же женоненавистничество за современным фасадом.

– О да, они так отличаются от игр презренного мужчины! Типа, говорить обо мне гадости моим родителям, за моей спиной выяснять, где я работаю…

– Понятия не имею, о чем ты говоришь. У тебя не все дома.

Вот оно: «она сумасшедшая». Последнее убежище для ублюдка, когда женщина призывает его к ответу.

Сейчас Робин решил, что, поскольку никогда больше со мной не встретится, можно молоть любую чушь.

– Ну, так как? – Я смотрю на него в упор. – Мы закончим тем, что ты обещаешь все переписать? Или будет объявление войны? Как ты сказал, девкам из таверны нечего терять. В отличие от великих артистов.

Он ворчит, и я точно определяю момент, когда он решает, что оно того не стоит.

– Ладно, – говорит он. – Я перепишу. В любом случае это был бы всего лишь предварительный просмотр. Ты действительно ограниченная особа с ограниченными горизонтами.

Злобный тон подтверждает, что он отменяет шоу. Ему нужно сорвать на мне злость.

И я понимаю, что единственное, что он любит, – это его писанина.

– Знаешь, когда мы познакомились, я не мог понять, как такая умница может быть официанткой. Теперь понимаю. У тебя был шанс обессмертить свое имя. Будем откровенны: твоя жизнь не так уж богата событиями, а ты предпочла быть злобной мегерой. Это для меня непостижимо.

– Ладно. Значит, ты только что ответил на свой собственный вопрос о том, поймешь ли ты когда-нибудь женщин, – констатирую я. – До встречи.

Через несколько секунд я заглядываю в дверь и натыкаюсь на злобный взгляд.

– Эй, Робин. Думаю, это было то, что называется «поучительный момент».

Я не верю в судьбу и карму, и тем не менее выбор времени кажется мне точным и жестоким. Как будто наверху есть кто-то, пытающийся что-то мне сказать.

Я болтаюсь у входа до тех пор, пока угрюмая служительница не приклеивает на дверь объявление о том, что «шоу отменяется», затем покидаю Уэст-стрит. У меня приподнятое настроение: я сразилась с драконом и победила. И вдруг, направляясь к своей автобусной остановке, я вижу его на другой стороне улицы. У его худой, как щепка, жены темные волнистые волосы и недовольный вид; она в толстовке с капюшоном и тесных джинсах. У него скучающее выражение лица, и они спорят о чем-то. Например, куда пойти дальше или не пора ли платить по счетчику за автомобиль на стоянке.

Я впервые вижу его после шестого класса. Мне время от времени попадались случайные фото с надписью и доходили слухи о том, что он вернулся повидаться с родными на Рождество. Но я никогда его не видела. А сейчас он здесь, слегка обрюзгший.

Я отнюдь не беспристрастна, но меня поражает, как некрасиво он постарел. Возможно, благодаря его прежнему статусу я сужу о нем слишком сурово. Прическа рок-звезды, по-прежнему длинные волосы, падающие на воротник. Но волосы поредели и выглядят сальными. Под глазами мешки, губы как-то неприятно кривятся. В юности он был худым, но с тех пор располнел. В школе он был суперзвездой, а сейчас выглядит как обыкновенный парень.

Однако кое-что изменилось: с ними та, кого я не заметила раньше. Он поворачивается, наклоняется и, подняв ее, перекидывает через плечо привычным жестом. Она хныкает. На ней полосатые шерстяные колготки и крошечный сарафан. Ей годика три. Он целует ее в щечку.

Ричард Харди – отец. У Ричарда Харди есть дочь.

Итак, чем я только что воспользовалась, чтобы избавиться от Робина? Словами. Мои слова меня спасли.

Я прикладываю к уху мобильник и звоню Девлину.

– Вы не возражаете против моего участия в последнем конкурсе «Поделись своим позором»? Несмотря на то что я уволилась?

40

Я выпускаю Джемми из клетки, чтобы он погулял, и сажусь за стол. Передо мной блокнот с листами формата А4.

– Только представь себе, – обращаюсь я к Джемми, пока он медленно, но упорно ползет в направлении раковины. – Если бы у нас была собственная квартира, мы могли бы вот так проводить время каждый день.

Карен уехала на выходные в Абердин повидать родителей, очень удачно выбрав время. Правда, я приветствую отъезд Карен в любое время. Я пишу сверху:

Мой худший день в школе

Это последняя тема конкурса «Поделись своим позором». Я еще не решила, буду ли в силах подняться на сцену и прочитать это, но знаю, что именно хочу сказать.

Я пишу, затем пытаюсь перефразировать первый вариант и в конце концов вычеркиваю все. Это так игриво, так полно стремления развлечь, так фальшиво. В тишине и покое кухни, под жужжание резервуаров с личинками по соседству я пытаюсь прогнать мысль, которая возникает каждый раз, как я смотрю на заголовок. Моя грудь бурно вздымается. Слезы текут по лицу и брызжут на бумагу, и я отодвигаю ее.

У меня за спиной хлопает дверь, и, прежде чем я успеваю взять себя в руки и скрыть тот факт, что плачу, Карен уже на кухне. У нее, как всегда, воинственный вид. Она опускает на пол рюкзак.

Пауза.

– Что с тобой такое?

Я пытаюсь заговорить, и мне приходится прикрыть рот рукой, чтобы не разрыдаться.

– У тебя какие-то новости? – спрашивает Карен.

Даже в своем нынешнем состоянии я замечаю, как ее злит то, что у меня может быть тяжелая утрата. Это помешало бы Карен наслаждаться ее собственной кухней.

Я мотаю головой, пытаясь совладать с голосовыми связками.

– Я пишу о своем «Худшем дне в школе» для конкурса на лучший рассказ в пабе, – объясняю я. – И я знаю, им хочется чего-то смешного и легкого. Но мой худший день в школе был ужасным. Думаю, он сломал всю мою жизнь.

Я закрываю глаза руками и рыдаю. Когда я успокаиваюсь и вытираю