Судя по равнодушию, с которым Середин принял сообщение об отъезде директора, Григорьев понял, что эпизод в палате Ковалева не стал достоянием гласности, сам рассказывать не стал.

Середин в раздумье заговорил:

— Сегодня днем, когда тебя не было, позвонил мне Логинов и сказал, что срочно уезжает, просил зайти к нему домой. Поехал я и уже не застал. Жена сказала, чтобы я зашел в заводоуправление, есть какой-то приказ на мой счет. В заводоуправление не пошел, чего раньше времени расстраиваться? Сегодня весь день думал: что за приказ? Ты не знаешь?

— Не видал, — нахмурившись сказал Григорьев. — Завтра пойдем вместе посмотрим. У жены его ты не выяснил, что с ним?

— Рассказала, что не захотел оперироваться в местной больнице, не доверяет врачам. Когда его осмотрели, отпустил врачей: «Можете быть свободны»… — Середин усмехнулся: — Как на совещании у себя в кабинете. Рассказывала мне об этой сцене с врачами с какой-то даже гордостью за мужа, а потом говорит: «О великих людях читать любит». Повела в его комнату, показала библиотеку, все шкафы забиты классикой и книгами из серии «Жизнь замечательных людей». Тихая, неслышная женщина, ходит странно, бесшумно. Разговаривает не то что шепотом, а как-то так… — Середин пожал плечами, — будто в доме покойник. Не будешь сразу уходить, сели в кресла, спросил ее, давно ли здесь. Оказалось, с тридцатых годов, портнихой работала, обшивала всю семью, на эти ее деньги он вечерний институт окончил. Возвращается с завода усталый, раздраженный, в доме все затихает. Она следит, чтобы никто поперек не сказал… А детей он любит, внукам игрушки дарит, сидит с ребятишками подолгу. Семьянин! — Середин холодно усмехнулся и покачал головой. — Переселил жильцов из трех квартир на своей площадке в другие дома, рядом с ним теперь вся родня собрана… Не просил ее, сама принялась рассказывать, соскучилась, наверное, по собеседникам. Из головы не выходит эта тихая женщина, она и без него-то по квартире, как тень, двигалась. Семьянин! — Середин замолк, опустившись на стул, царапая ногтем скатерть. — Мне однажды пригрозил: как бы, говорит, партийного билета тебе не стоили осложнения с женой. — Середин посмотрел на гостя и пояснил: — Это вот после того, как я печь остановил… А, впрочем, зря я тебе все это рассказываю.

Середин обмяк, снова ушел в себя, лицо сразу стало холодным и невыразительным. Некоторое время Григорьев смотрел на него. Устал, устал человек…

— У меня ведь тоже времени не было читать книги, — как-то неожиданно, возвращаясь к тому, о чем они только что говорили, заметил Середин. — Совсем не тем голова занята, странная какая-то жизнь была, точно в полусне… А у тебя? — Середин поднял глаза и почему-то с интересом смотрел на Григорьева. И так как гость молчал, настойчиво спросил: — У тебя хватает времени читать повести и романы, ходить в театры, смотреть кино? — В тоне, каким он все это произносил, явно сквозила уверенность: ответ будет отрицательным.

— Хватает, — совершенно безапелляционно произнес Григорьев.

— И ты мог бы посоветовать, что следует посмотреть или прочесть из новинок? — недоверчиво спросил Середин.

— Мог бы, — с таким же напором ответил Григорьев. — И мог бы сказать, чего не стоит смотреть. Экраны заполнены фильмами о производстве, — вдруг необычно многословно заговорил Григорьев. — Часто совершенно нереальные конфликты, будто авторы забыли или просто не знают, что на производстве существует железная дисциплина. И знаешь, что еще поражает? Инженеры и рабочие в некоторых этих фильмах тоже ничего не читают, не ходят в театры и кино, их не интересует философия и редко интересует политика. Нежизненно это все… — Григорьев жестом руки как бы устранил какое-то препятствие.

Середин долго, внимательно смотрел на него.

— Вот как… — протянул он, — значит, мы с Логиновым в этом отношении — некая нереальность?

Григорьев не пожелал ответить.

— Что у тебя… с Наташей? — не очень уверенно спросил он.

Середин с неестественной для него живостью сказал!

— Прошу тебя, не задавай таких вопросов.

— Меня спросит Светлана… — помолчав, сказал Григорьев.

— Наташа ни в чем не виновата. То, что произошло, касается только меня и… одной женщины. — Он помедлил и сказал: — Я не нуждаюсь ни в сожалении, ни в советах.

— Это по-мужски, — сказал Григорьев и одобрительно кивнул.

— Кончим об этом.

— Извини.

— Пора спать, завтра встанем пораньше. Я постелю тебе в кабинете.

Он ушел наверх и долго не возвращался. Появился с простынями, подушкой и одеялом. Григорьев невольно взглянул в его лицо. Оно было спокойным, ничто не выдавало его чувств. Научился владеть собой. Не от хорошей жизни.

— Телефон у тебя на старом месте? — спросил Григорьев. — Хочу позвонить в Москву, в больницу, узнать, что с Логиновым. Он уже там, наверное. И жену надо вызвать к тетке…

Середин поднял глаза и внимательно посмотрел на Григорьева.

— Только сейчас до меня дошло, что завод надолго остается без директора…

Он стоял, прижимая к груди белье и подушку, и, сведя брови, склонив голову несколько на бок, смотрел на Григорьева.

— Я сам постелю, — сказал Григорьев и забрал у него белье. — Иди спать, тебе надо отдохнуть. Завтра предстоит трудный день.

Было поздно, и Москву дали быстро. Дежурный врач больницы сказал, что Логинов положен на исследование, самочувствие нормальное. Григорьев попросил междугородную переключить на квартиру. К телефону по-прежнему никто не подходил. «Уехала в Норильск! — вдруг осенило его. Надо вызвать телеграммой. В душе еще не улеглось после их недавней размолвки. Не забыла она… И вот уехала, как и говорила»…

Он сидел на кушетке, застеленной простыней, без всяких мыслей, просто так сидел, а когда лег, долго не мог заснуть. Возрастное — пытался он успокоить себя, но успокоение до поздней ночи не приходило.

Проснулся Григорьев рано, еще затемно, странно, но отдохнувшим. Середин возился на кухне с завтраком. Оба они привыкли по утрам не задерживаться и вскоре шагали рядом в сумраке холодного утра к трамвайной остановке.

III

Временный пункт управления плавкой был сработан в закутке, где горновые обычно кипятили чай на электроплитке и прежде стоял стол и деревянный замызганный диванчик. Мебель эту вынесли, у стен на стояках смонтировали самые необходимые приборы. Со всех сторон сюда к ящикам полевых телефонов и к приборам сходились провода. Ни дать, ни взять — командный пункт полка. Григорьев осмотрел «пирометрическую», не сделал ни одного замечания. Увидел Бочарникова, не спавшего ночь, с почерневшим, лоснящимся от пота и грязи лицом, пошутил:

— Что тихий такой, Ксенофонт Иванович?

Бочарников, довольный тем, что Григорьев не забыл его имени и отчества, отшутился:

— Шуму у