стал Афанасий Федорович, осмелившийся с самого начала не согласиться с теми, кто пошел против жизни? Не слишком ли поздно он, Григорьев, пришел на помощь? Андронов-младший, как говорят, крикун и грубиян, не побоялся, сказал… И вот Коврова не сломили, устоял. Молод и терять, наверное, нечего. Вот, поди ж ты, устоял! В таких Ковровых сила жизни. А ты, брат, сдавать начал. Опасно!..

Григорьев, наконец, отвлекся от своих мыслей и неторопливо пошел по комнатам, стал вспоминать, что еще тут было. На нижнем этаже прежде располагалась столовая и кабинет; на втором — спальня. Так же и сейчас у Середина, даже мебель сохранилась, переезжая в Москву, они многое оставили здесь. Только женские руки, украсившие комнаты ковриками на стенах, платочками и скатерками на лампе и столиках под телефон были другими, по-иному убрали комнаты, сделали, пожалуй, их более уютными. А ведь их, этих женских рук, украшавших дом, следивших за порядком, теперь здесь нет. Смята салфеточка под телефоном и некому ее разгладить, провис коврик на стене над кушеткой, вместо трех петелек его держат лишь две; проступают белесые разводы пыли на пианино, которое они тоже оставили Серединым. И никто не замечает, и некому привести в порядок комнаты… Ворвался шторм в этот домик и прогнал ту, что любовно ухаживала за ним. Еще одно противоречие, не объявишь его выдумкой, вот оно во всей своей неприглядности…

Середин тем временем занимался на кухне ужином. Бутылка «Гурджаани» лежала в холодильнике, и все остальное было припасено. Он пригласил Григорьева к себе еще в первый день.

В кухоньку пришел после своего обхода Григорьев, молча уселся на табуретке в углу. Казалось, хочет о чем-то спросить, но Середин нарочно отворачивался, делал вид, что погружен в хозяйственные хлопоты, и гость ни о чем не спросил.

За ужином они вспоминали Афанасия Федоровича, его работу на заводе, встречи с ним. Григорьеву все время хотелось узнать, что же случилось у Середина и Наташи, но спрашивать, едва вступив в дом, было не ко времени, и Григорьев откладывал трудный разговор, миновать который вовсе было нельзя. Середин, конечно, понимает, что Григорьев спросит о Наташе, и ждет этого.

Хозяин дома разлил в стаканы крепкий чай, был мастером его готовить. Помешивая чай ложечкой, разглядывая кружившие в янтарной жидкости чаинки, медленно произнес:

— Марку стали брони кауперов и трубопроводов я наперед могу сказать, — оставил ложку, поднял на Григорьева глаза. — Наперед, — подтвердил он. — Анализ в лаборатории уже сделан. Еще до твоего сегодняшнего распоряжения. Нет, не мной… — добавил он, как бы отвечая на вопрошающий взгляд Григорьева. — Нашлись люди помимо нас с тобой.

Слова эти внешне не вызвали у Григорьева никакой реакции. Он отпил глоток чаю, поставил стакан на блюдце и, взглядывая на сидевшего напротив, по другую сторону стола, Середина, спросил:

— Так что за марка?

— Сталь-три кипящая. — Середин, близоруко прищурившись, посмотрел на гостя.

Григорьев помолчал, опять взялся за горячий золотистый стакан с отблескивающим полукружьем его края, неторопливо отпил горячего чая и так же неторопливо поставил стакан на свое место. Он не ждал, что Середин заговорит сейчас, в домашней обстановке, о заводских делах. Деловой разговор еще предстоял — на заводе, в рабочем кабинете начальника цеха, после того как будет обнародован приказ директора о своем заместителе. Уезжая вчера утром из доменного цеха после известия о смерти Афанасия Федоровича, Логинов согласился с рекомендацией о назначении Середина.

— Броню кауперов и трубопроводов сооружают из стали-три спокойная, — заметил Григорьев. — Она менее подвержена разрушению от температурных колебаний и механических напряжений.

— Вот именно, — подтвердил Середин.

— Почему же монтажники заменили марку стали? — спросил Григорьев.

У него вовсе не было намерения выяснять все это сейчас у Середина. На то были официальные беседы, объективные данные лабораторного анализа, документы, приказы по заводу. Но уж если Середин почему-то начал эти объяснения, если почему-то ему нужен такой разговор, пусть тогда не остается никаких неясностей.

Взгляд Середина стал каким-то далеким, затуманенным.

— Ну что же, будем говорить откровенно, — сказал он. — Да, откровенно, — повторил, словно в раздумье. — Хотя и не в мою пользу этот разговор. На заводе в то время не было листа из стали-три спокойная, а ждать или получать с другого завода не захотели, Логинов торопил монтажников. Нужен был металл, «горел» план. Главного инженера он слушать не захотел, уже тогда Ковалев сцепился с директором.

— Ты знал, какой марки сталь пустили на броню?

Середин отрицательно покачал головой:

— Нет, тогда не знал. Монтажники уверили Логинова, что ничего больше не остается. Каупера продержатся, а за срыв плана головы поснимают.

— Да, — сказал Григорьев, — свой срок каупера честно отслужили. Я давно хотел тебя спросить: почему каупера своевременно не остановили на ремонт? По всем инструкциям ты обязан был провести ремонт шесть месяцев назад. Тогда бы всего этого не случилось, даже при броне из стали-три кипящая.

— Почему? — Середин усмехнулся. — Логинов оказался прав, каупера без ремонта простояли дольше, чем им положено. В том-то и беда, что он оказался прав, и это меня успокоило. Ну, и к тому же Логинов не разрешал останавливать. Это своим чередом. Как раз тогда он обещал в Госплане дать лишний миллион. Ты же знаешь. Вот в этом истинная причина.

— Завод мог дать этот миллион без перенапряжения, — сказал Григорьев и откинулся на спинку стула. Рука его, лежавшая на светлой скатерти, сжалась в кулак. — Десять процентов к плану. Такой завод мог дать. Это не тема для дискуссии.

— Мог, — живо сказал Середин, вся его апатия, отрешенность, скованность какая-то, владевшие им сегодня весь день, исчезли. — Мог и обязан был дать. Но давать надо было по-другому, не так, как мы… В первый раз, когда я полгода назад пришел к Логинову согласовать остановку печи на ремонт, он сказал, что на заводе нет огнеупора, печь будет стоять зря, все равно ремонтных работ вести нельзя. Партийное бюро цеха и секретарь парткома Яковлев решили проверить. На заводе огнеупора действительно в то время не было. Через месяц на товарной станции мы обнаружили состав с огнеупором, его надо было срочно разгрузить на заводском складе. Мы дали людей, разгрузили всем цехом в фонд ленинского субботника. — Середин поежился, точно ему стало холодно. — Неприятно вспоминать, что потом было, — сказал он. — Я во второй раз пришел к директору, он сказал, что мы, то есть я и общественность, лезем не в свое дело. Я ему ответил, что ленинский субботник — это наше кровное дело. Он был в ярости, ты его немного знаешь. Огнеупор, конечно, нужен был заводу, но его взбесило, что