Серпин послушался и медленно убрал пистолет.

– Вот и хорошо, Иван Иваныч, – щебетал Тимоскайнен. – У меня бензина еще много, в Архангельск съезжу, привезу учебники. Денечек лишний: туда смотаюсь, а завтра уже тут буду. Утрясем!

Серпин сощурился и посмотрел на Тимоскайнена презрительно, как на труса.

– Ну, раз уж ты их так любишь… У тебя день. Обойдемся пока подручными средствами. Я не знаю, что ты будешь начальству говорить, подумай об этом сейчас.

– Подумаю, конечно. Пойду пока автобус прогрею: дорога тяжелая.

Серпин смотрел, как коротконогий Тимоскайнен бежит к своей любимой машине.

Люди продолжали стоять на берегу, провожая взглядами горящую ладью.

– Это моя жонка была, – пробасил бородатый здоровяк с перевязанной ногой. Это в него вчера стрелял Серпин. – На сносях была… Скорай Переплутова ночь, она и так с беспокоем… А тут ты громыхаешь смертем своим железном, ранишь, а я домой весь в крови… Перепугалась моя Дана, сердечко не сдюжило… Детко наше в брюхе у ней ешо вмярало какой-то час. Крутило-вертело плотью, да и притихло. Все ты у меня отобрал, Иван Иваныч. Все мое забрал, а у тебя забирать неча. Голый ты, ходишь сам, а внутри змяртвый юж.

Серпин не знал, что ответить. Он всегда обретал смирение перед чужим горем. Где-то на пороге сознания маячило чувство вины, но он его прогнал легко, как и делал это каждый раз в бурях совести.

«Все мое забрал. А у тебя забирать неча, – мысленно повторил он страшные слова. – Я бы и рад тебе отдать, братец, да там уж война постаралась – не поживишься».

Автобус уверенно полз по пригорку, Серпин проводил его тоскливым и злым взглядом: мягкотелый этот Тимоскайнен, сердечный слишком. Но где-то за забором выученного цинизма пряталась благодарность: по-своему прав карел. Нельзя просто так людей стрелять, ведь, в конце концов, советская власть – это власть простых людей и для простых людей. Нужно понимать, что не все встретят новую жизнь с радостью и что время должно пройти, прежде чем социализм начнет давать свои плоды.

Свинец неба прорезали тощие солнечные лучики, погода менялась, и в такт этой музыке природного благоденствия заныли старые раны. Искалеченная нога горела огнем, негнущиеся пальцы правой руки трясло так, будто по ним пустили ток, болели даже давно опустевшие десны.

– Ух, – Серпин чиркнул спичкой по штанине, прикурил: так вроде бы легче. – Повоюем, каналья! – обратился он непонятно к кому. – Повоюем!

В поселке людей осталось немного: кто-то ушел в море по рыбу, кто-то в лес – собирательствовать. В округе не имелось полей, и Серпин понял, что местные не сеют хлеб, довольствуясь лишь дарами природы. Кое-какие дворы держали немногочисленную животину, но в целом же народ не спешил расставаться с первобытной жизнью.

Недалеко от берега расположился полупустой навес для дров. Серпину удалось созвать сюда десятка полтора человек, в основном баб и чумазую белобрысую ребятню.

– Это буква А, – начертил прутиком на песке. – А это – буква Б. Если сложить вместе, получится БАБА. Поняли? Вот так буквы складываются в слова.

– Кака ж то баба! – Сухонький старичок с длинной седой бородой внимательно следил за прутиком в руке Серпина. – Начеркал ты чесь на пески. Ото ж моя жонка по юных лат была всем бабам баба… Да змярвла юж.

– Не так, дедушка, – ответил Серпин терпеливым тоном. – Я не саму бабу рисую, это слово. Звуки – А и Б складываются в слово: баба. Понятно?

– Голову морочишь! – Дед махнул рукой и почесал тощую шею.

Откуда ни возьмись появился Мореслав. Он оперся на оградку обеими руками и внимательно посмотрел на художества Серпина.

– Чесь там у тебя, княже? – спросил волхв.

Княже… Опять это чертово слово. Серпин, морщась, слегка наклонился, чтобы поднять прутик с колоды.

– Это буква А, – прутик вывел на песке три одинаковые линии.

– А, – повторил Мореслав.

– Это буква Б, – полумесяц, черточка, еще черточка.

– Б, – снова повторил Мореслав и кивнул.

– А вместе будет – баба.

– Како вэ наших ксюнжках, – сказал Мореслав. – Алэ мы других письмен имеемы. А ну, како оно далей?

– Это буква В, – два полумесяца и длинная вертикальная черточка. – А теперь ставим рядом букву А…

– Ва-ва, – прочитал Мореслав. – Х-ха! Како в молитвеннику. Алэ других письмен.

Серпин против воли вспомнил старообрядческую деревушку, о которой рассказал Тимоскайнену. Безграмотное большинство и лишь один человек, умеющий читать. Невелика разница: там был поп, а здесь – волхв. В прошлый раз ему удалось худо-бедно обучить грамоте добрую четверть крестьян.

Облака окончательно испарились, голое солнце щедро поливало берег тусклыми лучами.

– Ах ты ж, едрить твою без берегу, – ругался дед. Он сидел близко к краю навеса в рубахе с закатанными рукавами, и там, где солнечный свет лизнул жилистую плоть, кожа зашелушилась мелкими розовыми хлопьями, будто перхотью.

– Не спривыклись мы к солнцу, княже, – говорил Мореслав. – Тутай оно жадко бывае, чешимось, обгораемы…

Сами собой вспомнились университетские годы. На одной из лекций Серпин слышал, что браки с близкими родственниками вредны, что такая связь не только аморальна, но и способна принести непредсказуемые болезни потомству. Наверняка селяне, застрявшие где-то в железном веке, жили без притока свежей крови очень-очень долго.

Серпин еще несколько часов кряду обучал людей азбуке. Видно было, что к делу сему они интереса не имеют и не расходятся только потому, что грамоту с охотой изучал волхв, пожалуй, самый важный здесь человек.

Когда Серпин вернулся к дому Лютослава, кто-то уже убрал с порога гнилое мясо. Однако на полу появились непонятная слизь и грязные следы: словно бы человеческие ступни, но с перепонками и оттопыренным в сторону большим пальцем. Хотелось матюгнуться про мракобесов в своеобычной манере, но сил на ненависть уже не осталось.

Зайдя в дом, Серпин затворил дверь на засов и для верности подпер ее башенкой пустых ящиков. Какого-то серьезного сопротивления тому, кто захочет оказаться в доме, они не окажут, но поднимут шум, если каким-то образом дверь удастся открыть. Он зажег лампы, затворил и проверил ставни и только потом, вытянувшись на широкой лавке, позволил себе закрыть глаза.

Жутко гудела нога, ныли искалеченные пальцы, но найдя удобную позу для сна, Серпин уснул почти мгновенно.

В доме стояла кромешная тьма, стало зябко, откуда-то потянуло холодом. Серпин грешил на окно и, нашарив в темноте свою трость, неуклюже заковылял наугад. Нащупав ставень, Серпин обнаружил его запертым и решил, что со светом будет