Автобус вторгся в грозовой фронт: триста метров позади сухо и светит скупое северное солнце, а впереди дождь стеной. Лиловые всполохи молний прочерчивали небо, оставляя в воздухе запах бури.

Дождь бил в приоткрытое окошко; чтобы впрок, Серпин докурил еще одну папиросу, выбросил окурок и закрылся от непогоды.

Дорогу подмыло, автобус заносило на поворотах, и Тимоскайнену пришлось сбавить скорость.

Плоская как блюдце равнина приобрела заметный уклон, заносы стали сильнее, но опытный Тимоскайнен справлялся. Вдалеке раскинулась низменность, виднелся узкий полумесяц морского побережья. Между неуютным каменистым берегом и пригорком располагался мрачный поселок. Огромные деревянные дома, по северной традиции с хлевом, сеновалом и жилыми комнатами под одной крышей. Они образовывали ровный, почти идеальный круг с частоколом в центре.

– Я вырос в Пялкъярви. Карельская деревушка, та еще дыра, если честно, – сказал Тимоскайнен, покрутив кончик белобрысых усов. – Однако ж если сравнивать, то Пялкъярви – цивилизация. А тут… Будто на тысячу лет назад вернулись.

– Так и есть, Толя. Ты не теряй уверенность в советской власти: здесь как раз к месту работники ликбеза. Ничего, повоюем за грамотность! Повоюем…

Ливень прекратился. Небо лениво отплевывалось остатками колючей мороси. Вечерело, серо-багряный закат навис над темным, почти черным морем.

Тимоскайнен остановил автобус посреди села. Электрификация сюда еще не дотянулась, не было и телеграфных столбов. Безрадостная, мрачная, абсолютная глушь.

Встречали чужаков трое: высокий, слишком чернявый для помора человек в просторных белых одеждах и два дюжих мужика со свечными фонариками.

– Когось тутай воля Чернобожия принесла? – спросил чернявый.

– Главполитпросвет Наркомпроса РСФСР. – Серпин вынул из кармана корочку и раскрыл ее перед самым носом верзилы. – Учить вас грамоте приехали.

– Чемусь учить, мил-человек?

– Грамоте. Читать, писать, счет вести. Я учитель.

– А мы и так читамы-писамы, мил-человек. Умеемы. Ксюнжки стары имеемы, да и со счетом беды нет.

– А из Архангельска поступила информация, что село у вас тотально неграмотное, что элементарным основам арифметики не обучены, что всем указам партии сопротивляетесь и прочия-прочия. На вот, что тут написано?

Серпин, опираясь на трость всем весом, заковылял к одному из мужиков. Он протянул ему агитационную листовку с жирным заголовком «Комсомольская пасха – вылазка на богов, попов, святых, чертей!». Человек взял листовку, покрутил ее так и эдак, почесал косматую белобрысую голову.

– Не, не розумею, что написано. Не по-нашенски.

– А по-вашенски – это как?

Мужик зашарил по карманам, закрутился, но чернявый верзила его опередил, выудив из складок своих белоснежных одежд небольшую книжицу.

– А на вот тебе, ксюнжечка. Молимся об ей. Молитвенник, стало быть.

Серпин принял из рук мужика маленькую книжку в кожаном переплете, раскрыл. Перед его глазами заплясал нечитаемый текст из кружочков, квадратиков, черточек и петелек.

– Глаголица… Тимоскайнен, ты прав оказался! На тыщу лет тут люди опоздали… Сложная предстоит работа! На грани, я бы сказал…

– Куды опоздали? – спросил второй мужик, все это время угрюмо молчавший.

– В цивилизацию. Где у вас тут сельсовет? Надо с главой парой словечек перекинуться.

– Нет тут никого, мил-человек. Был тутай один: одежа черна да кожана, усы рыжи, что лисий хвост. Мало пробыл, уехал аккурат под Переплутов день. Тако ж если есть что до нас сказать, со мном говори. – Чернявый с явно недовольным видом протер переплет молитвенника рукавом.

– И что, совсем никакой советской власти? – Серпин почесал лоб. – Да уж, полная у вас тут глушь. Тогда ведите на ночлег, есть свободный угол?

– У нас чужаков не люблять, – скрипнул чернявый. – Но имеемы таком заповедь: дати человеку кров, если нужда есть. Идемте, к Лютобору вас подселимы. Авось проти не буде.

Тощие огоньки свечных фонариков едва освещали дорогу, тени дрожали и прыгали, будто живые. Чернявый человек в белых одеждах представился Мореславом, он вел гостей по широкой улице. Домов здесь было несколько десятков, однако местные не спешили показываться.

– Народ не звыкшийся с чужаками, – пояснял Мореслав. – Я не памятаю, жебы последние века здесь жили чужаки.

– Века? – удивился Тимоскайнен. – Тебе-то лет сорок от силы.

– Века, века. – Мореслав хитро улыбнулся.

Хромая и опираясь больной ладонью на трость, Серпин достал из кармана портсигар, подцепил папиросу, чиркнул спичкой по штанам и подкурил.

– А я тебе говорю, Тимоскайнен: не теряй уверенность в советской власти. У меня легко еще не было. А это, кажись, самый трудный мой бой на поле науки.

Мореслав привел гостей к почерневшему от времени дому, угрюмому, как и всякое жилье в поселке. Они миновали лестницу, переступили порог. Внутри было темно, жутко воняло вяленой рыбой. Мореслав чиркнул кресалом по куску кремня, искры ударили по фитилю масляной лампы, комната оделась в рыжее. То же самое он повторил и с лампами в разных углах просторной комнаты.

Пошарив взглядом по комнате, Серпин увидел источник вони: на печи поверх куска дерюги лежал почерневший труп. Крючковатые его руки лежали на впалой груди, черные пальцы с пожелтевшими ногтями крепко сжимали букетик трав. Рот широко открыт – застыл в вечном крике.

– Это что такое, мать вашу? – Серпин сдвинул картуз на затылок.

– Лютобор, вещий мертвец. Егойный дом это.

Мореслав открыл ставни, и в комнату ворвался ветер. Труп лежал головой к окну, прохладные порывы заиграли на нем как на флейте. Казалось, что из широко открытого рта льется шепот.

– Он об Ирии мовит! – воскликнул Мореслав. – О вечному жичу!

Серпин бросил окурок на пыльные доски и со злостью растоптал его здоровой ногой.

– Мракобесы хреновы. Зови еще мужиков, Мореслав.

– Для чего?

Серпин достал из-за пазухи маузер, прицелился и выстрелил в ногу одному из мужиков, стоявших чуть поодаль от Мореслава. Косматый бородач только и успел ойкнуть, а после рухнул, как срубленная березка.

– Потому что один нормально покойника не зароет. Сегодня у нас первый урок: научим вас светским традициям похорон.

Второй мужик помог раненому товарищу подняться, со смесью злобы и страха посмотрел на чужаков.

– Мы ж к вам со всем душом, мы ж вас по всем заветам…

– Товарищ, покиньте помещение вместе с раненым, а после возвращайтесь с подмогой: будем Вещего хоронить.

Снова пошел дождь. Трое мужиков, споро работая лопатами, копошились в грязи, отбрасывая в сторону влажные комья. Серпин держал их под прицелом, и, судя по кротости копавших, один из мужиков рассказал, на что способно оружие кривого калеки.

– Не можна покойника у земь! – верещал Мореслав. – Не можна! У него клыки с горбом вырастем, затоскуе, повертается кроу пити. Упырем зостане! Не можна, мил-человек!

– Отставить мракобесие, товарищ. Копать!

Мужики явно не желали