– Ваш муж – счастливый человек, – помолчав, произносит он.

– Гм-м…

Наконец он уходит, и я все свое внимание уделяю музыке.

Мелодия чистая и роскошная, как и окрестности. Каждая нота отшлифована и доведена до совершенства совместными усилиями и мастерством дирижера и хора. Гармонии представляют собой мозаику, полную, богатую и сложную. Эффект ослепительный.

Я чувствую, как внутри меня что-то защемило. Эта боль не оставляет меня в покое, пока я стою здесь, под бескрайними сводами, и слушаю. Я обращаю свой взор внутрь себя и присматриваюсь к этому ощущению. Наконец я понимаю, что это такое. Это желание создавать свою, гораздо более простую музыку. Это страстное желание снова играть на арфе.

Свою арфу я оставила в маленькой комнатке Дэна в Амбаре «Арфа» в Эксмуре.

Зачем я так поступила? Я могла бы запросто взять ее с собой. Она не такая уж и тяжелая, и у меня не так уж и много другого багажа.

Я знаю ответ. Я цеплялась за последний, крошечный клочок надежды на то, что однажды я вернусь. Сущее безумие. Пришло время это отпустить. Отпусти, Элли. Я должна отпустить, и я отпущу.

Тяжелым шагом я выхожу из здания, прохожу через крыльцо и снова попадаю на залитую светом площадь. Рисунок Эда до сих пор лежит в моем кармане. Я достаю его и рассматриваю еще раз. Такая милая картина. Картина моей собственной утраченной мечты: такая простая, на ней всего две фигуры, я и Дэн, вместе. Если бы это была и его мечта…

Тут я понимаю, что на другой стороне листа написано несколько слов. Крупным, неровным детским почерком:

Если эта случица мой папа будит апять щаслив.

55

Дэн

Пришла весна. На орешнике распускаются почки. В кустах громко щебечут птицы. По небу плывут облака, дни сменяют друг друга. На буках распускаются новые листья. Каждый листик аккуратно сложен, как крошечный веер. Распустившись, они становятся бледно-изумрудно-зелеными, плиссированными и совершенными. Их края оторочены мехом, пушистым и белым. Я смотрю на них и поглаживаю эти листики. Мои пальцы слишком большие и шершавые. Я показываю листья своему сыну Эду. Он смотрит на них и тоже гладит. Его пальчики больше подходят к ним.

Финес часто исчезает, и его отлучки становятся все дольше. Я подозреваю, что теперь, весной, он решил, что ему нужна девушка, и отправляется на ее поиски. Томас говорит, что это чудо, что он до сих пор не угодил в чей-нибудь пирог. Я отвечаю, что больше не пойду с ним пить, если он будет произносить такие вещи. Он извиняется, что расстроил меня. Говорит, что шутит. Он добавляет, что вообще-то за последнее время стал добрее. И велел своей жене Линде больше не готовить фазанов на ужин. Из уважения к пернатым. Судя по всему, они с женой из-за этого поругались. Потом она сказала, что ей очень жаль, и подчеркнула, что у него, видимо, все-таки есть сердце, и она этому рада, после чего они вместе отправились в постель. С новой порцией пива мы поднимаем тост за это и за здоровье Финеса. Томас говорит: «Жаль, что у тебя ничего не вышло с Элли Джей, дружище». Я пью пиво и стараюсь об этом не думать. Но все равно об этом думаю. Все время.

Маленькие саженцы березы, которые мы с Элли посадили на ее день рождения, начали прорастать в лотке для семян. Они крошечные и хрупкие, и я держу их в укрытии. Среди них часто появляются сорняки, и я их пропалываю. В засушливые дни они испытывают жажду, и я их поливаю. Когда-нибудь придет время высадить их в открытый грунт, но пока они не готовы. Березы торопить нельзя.

Косуля приезжала в гости. Она сообщила, что жутко устала из-за того, что организовывала свое турне с арфой и была вынуждена отложить медовый месяц. Она сказала, что жизнь профессиональной арфистки делает ее необыкновенно занятой. Она добавила, что обсудила это со своими родителями и со своим новым мужем-гитаристом, и если Эд действительно хочет переехать в амбар и жить у меня, мы могли бы опробовать этот вариант в течение какого-то времени. В конце концов, я его отец. А ее родители, хотя и очень любят Эда, слишком старые и немощные, чтобы справляться с его кипучей энергией. Если я обещаю кормить его как следует (а не только бутербродами), следить, чтобы он добирался до школы (а школа далеко, поэтому нам придется вставать очень рано, и я буду отвозить его туда на «Ленд Ровере») и обустроить для него маленькую комнату, сделав ее подходящей для пятилетнего мальчика (и, разумеется, для игрушечной железной дороги), и все остальное в том же духе, то все в порядке. Но она и ее родители хотят регулярно его видеть. Возможно, он мог бы приезжать к ним домой в Тонтон на выходные, а на неделе оставаться у меня – то есть все стало бы наоборот. Я ответил, что это отличный план.

Я сделал маленькую комнату пригодной для поездов, и Эд переехал ко мне на следующей неделе. Его привезли бабушка и дедушка; машина была под завязку забита вещами. Вещей было так много, что они не поместились в маленькую комнатку, поэтому мы с Эдом прикинули и решили, как ему упростить свою жизнь, и он разрешил бабушке и дедушке забрать половину вещей обратно. Когда он будет навещать их по выходным, он будет купаться в изобилии вещей, а пока он со мной, у него для развлечений будут эксмурские деревья, поля, ручьи, фазаны, галька и не более. Его бабушка и дедушка фыркали на это и вскидывали брови, но Эду, похоже, эта идея понравилась не меньше, чем мне.

Сейчас, когда дни становятся длиннее, мы часто гуляем вместе. На болоте растет кукушкин цвет, цветков здесь сотни, они белые с едва заметным лиловым оттенком. Дневные бабочки зорьки их обожают. Они порхают над ними или садятся на лепестки, радостно подставляя солнцу свои крылышки. Леса зазеленели. Луга усеяны ярко-желтым чистотелом.

На днях мы с Эдом забрались на холм и стали считать овец. Эд сказал, что так и уснуть можно, но мы не уснули. Мы насчитали двести семнадцать.

– Тебе не хочется спать? – спросил он меня на двести семнадцатой овце.

Я ответил, что нет.

– И мне не хочется, – сказал он. – Наверное, это работает только тогда, когда лежишь в постели.

Я