Работа над нашей арфой продвигается хорошо. Мы долго обсуждали, какой она будет, но теперь уже все решили. Мы выполним ее из орехового дерева, потому что Эду нравится зернистая структура древесины и цвет, который, по его словам, настолько темный, насколько необходимо. Я рассказываю ему об особом глубоком резонансе, который дает орех. Он говорит, что не любит есть грецкие орехи, потому что на вкус они как кирпичи, но он считает, что арфа из них получится хоть куда. Мы отправляемся на долгие прогулки в поисках мелких и гладких камешков, надеваем резиновые сапоги и вместе идем по руслу ручья.

Мы нашли подходящий камешек. Он ромбовидной формы и очень светлый, почти белый, с голубовато-серыми крапинками. Было несколько вариантов, но Эд, как только мы его увидели, сразу сказал, что этот камень подойдет для арфы идеально. Он зажал его между большим и указательным пальцами и внимательно изучал со всех сторон. А затем посмотрел на меня своими большими круглыми глазами:

– Ты по ней скучаешь?

Я спросил, имеет ли он в виду свою мать, Косулю.

– Нет, – ответил он. – Я имею в виду ту добрую женщину. Женщину с красивыми волосами и грустными глазами. Женщину, которая постоянно поскальзывалась на снегу. Которая читала нам стихотворение «Бармаглот». Которая заставила меня рисовать арфы. Элли.

Я подумал об Элли Джейкобс, эксмурской домохозяйке. Образы некоторых людей, которых долго не видишь, становятся какими-то прозрачными и размытыми по краям. Элли Джейкобс к ним не относится.

Я ответил, что да, скучаю.

– Я так и думал. – Взгляд Эда встретился с моим, и я посмотрел куда угодно, но только не на него. – Она когда-нибудь вернется?

Я ответил, что не знаю. Но, по всей вероятности, не вернется.

Некоторое время мы молчали. Вокруг нас на километры вперед простирался Эксмур. Деревья резко и остро выделялись на фоне пустого февральского неба. В тишине я все больше думал об Элли и о том, почему она уехала после пожара. На мой взгляд, это могло произойти только потому, что она очень любила своего мужа Клайва, но он жаждал совершить ужасный поступок, и, узнав об этом, она поняла, что к нему не вернется, но все равно чувствовала себя потерянной, одинокой и грустной и, вероятно, хотела, чтобы все стало как прежде, а это было невозможно. Любовь бывает очень сложной. Мне ли не знать. Я бы хотел, чтобы любовь была частью моей жизни, особенно когда речь идет об Элли Джейкобс, но я сделан не из того теста. Теперь я в этом уверен.

– Если Элли вернется, ты обрадуешься, папа, правда? Если это произойдет, ты будешь счастлив намного больше, чем сейчас?

Я сказал, что да, я действительно буду гораздо счастливее, чем сейчас. Я буду безмерно счастлив. Стая чувств, как рокот скворцов, закружилась внутри меня от этой мысли, а потом снова скрылась за тусклым горизонтом. Странные вещи происходили и с моим лицом, и я не мог их контролировать.

– Можно я когда-нибудь перееду к тебе жить, папа? – спросил мой сын Эд.

Я нагнулся и начал быстро подбирать камешки, даже не обращая внимания на их форму и цвет. Я сказал ему, что если бы это зависело от меня, я бы, конечно, согласился, но я не думаю, что это зависит от меня. Это даже не зависело от него, что не очень логично, но это нужно просто принять, ведь в жизни многое происходит не так, как мы хотим. Его переезд ко мне зависел от Косули и ее родителей, а также от законов страны; и, вероятно, всем трем сторонам не понравился бы тот факт, что я без гроша в кармане, живу в глуши и мало похож на других людей, а еще я не женат (и никогда не был) на Косуле, а это существенно влияло на мои шансы считаться отцом Эда. Я был в курсе всех этих дел, потому что Джо провела для меня короткий инструктаж на случай, если эта тема когда-нибудь всплывет.

Пока я рассказывал обо всем этом Эду, он внимательно слушал, напряженно и сосредоточенно. Я сказал, что не жду от него понимания да и сам я до конца всего не понимаю. Тем не менее если он уверен, что хочет переехать в амбар и жить у меня (я и сам был бы рад, если бы это произошло; в последнее время я начал замечать, что в моей жизни чего-то не хватает; чего-то, о чем я раньше не думал, совсем не думал), то, вероятно, стоит сказать об этом его бабушке и дедушке. Существовала небольшая вероятность, что они тоже сочтут это хорошей идеей. По крайней мере, так говорила Джо. А кто знает, что думает его мать? Уж я-то точно не знал.

– Может, я спрошу, что она думает, когда увижу ее в следующий раз? – предложил он.

– Можешь спросить, – кивнул я. Но я сомневался. Сомнения – это то, с чем бок о бок я жил последние дни.

Арфа Элли сидит под простыней в маленькой комнате. К ней уже несколько месяцев никто не прикасался. Закутанная во все белое, она выглядит такой одинокой. Ее вид навевает на меня грусть и тоску, как ноябрьский дождь. Похоже, арфа Элли так и будет стоять тут вечно и не издаст больше ни одного звука.

54

Элли

Вода. Это город воды. Вода окружает меня. Я чувствую ее все время, куда бы ни пошла. Постоянные плески и хлопки, прозрачные струи, движущаяся рябь. Вода все сильнее соблазняет. Она такая золотая, такая спокойная и наполненная светом. Как музыка, как мир грез. Каково это – окунуться в воду, погрузиться в нее, вдохнуть это сладкое забытье? Сколько вдохов и выдохов потребуется?

Идея заманчивая. Больше не нужно будет принимать решения. Настоящее, прошлое, все мои проблемы растворятся в воде и смоются ею. Какая прекрасная простота.

Впервые я по-настоящему понимаю, о чем говорит Кристина, описывая свои приступы депрессии. Это как навалившиеся на сердце огромные черные гири. Красота и солнечный свет только подчеркивают тьму внутри вас, делая ее еще темнее. В то время как внешний мир с каждой неделей становится все ярче и оживленнее, я чувствую, как погружаюсь в безнадежность. Я твержу себе, что нужно взять себя в руки, двигаться дальше… а груз становится только тяжелее. Я устала от жизни.

Какое-то время я наблюдаю за водой, затем ухожу с балкона. У меня есть сестра. И подруга, как минимум одна.