Следующие два рассказа записал Никитенко, услышав их незадолго до смерти баснописца от его приятеля С. М. Мартынова:

Крылову нынешним летом вздумалось купить себе дом <…> Но, осмотрев его хорошенько, он увидел, что дом плох и потребует больших переделок, а следовательно, и непосильных затрат. Крылов оставил свое намерение. Несколько дней спустя к нему является богатый купец <…> и говорит:

– Я слышал, батюшка Иван Андреич, что вы хотите купить такой-то дом?

– Нет, – отвечает Крылов, – я уже раздумал.

– Отчего же?

– Где мне возиться с ним? Требуется много поправок, да и денег не хватает.

– А дом-то чрезвычайно выгоден. Позвольте мне, батюшка, устроить вам это дело. В издержках сочтемся.

– Да с какой же радости вы станете это делать для меня? Я вас совсем не знаю.

– Что вы меня не знаете – это не диво. А удивительно было бы, если б кто из русских не знал Крылова. Позвольте же одному из них оказать вам небольшую услугу.

Крылов должен был согласиться, и вот дом отстраивается. Купец усердно всем распоряжается, доставляет превосходный материал; работы под его надзором идут успешно, а цены за все он показывает половинные – одним словом, Иван Андреевич будет иметь дом отлично отстроенный, без малейших хлопот, за ничтожную, в сравнении с выгодами, сумму.

Такая черта уважения к таланту в простом русском человеке меня приятно поразила. Вот что значит народный писатель! Впрочем, это не единственный случай с Крыловым. Однажды к нему же явились два купца из Казани.

– Мы, батюшка Иван Андреич, торгуем чаем. Мы наравне со всеми казанцами вас любим и уважаем. Позвольте же нам ежегодно снабжать вас лучшим чаем.

И действительно, Крылов каждый год получает от них превосходного чая такое количество, что его вполне достаточно для наполнения пространного брюха гениального баснописца.

Прекрасно! Дай бог, чтобы подвиги ума ценились у нас не литературной кликой, – а самим народом[914].

Как обычно у Крылова, вымысел в этих рассказах расцветает на почве реальных фактов. Он действительно тогда купил и отделывал дом на Петербургской стороне, а его добровольным помощником стал, скорее всего, один из богатейших домовладельцев города купец Василий Калгин. Что касается чаеторговцев, то в них можно узнать просвещенных казанских купцов-миллионеров братьев Крупениковых[915]. Однако литературная природа этих рассказов, которые произвели столь вдохновляющее впечатление на Никитенко, достаточно очевидна. Их прототипом послужил известный анекдот о популярности немецкого баснописца Х. Ф. Геллерта, приведенный, в частности, В. Г. Масловичем в обзорном труде «О басне и баснописцах…» (1816):

Его уважал самый простой народ. <…> некогда в начале холодной зимы приехал в Лейпциг один саксонский мужик и привез несколько дров. Он остановился у геллертовых ворот и, встретившись с ним самим, спросил у него, не он ли тот господин, который сочиняет такие прекрасные басни. А как Геллерт отвечал, что это он, тогда крестьянин с великою радостию предложил ему принять дрова, которые привез он собственно для него в знак благодарности и за то удовольствие, которое доставило ему чтение его басен[916].

В истории об отделке дома присутствует и намек на патриотический порыв купечества, которое после катастрофического пожара Зимнего дворца в конце 1837 года выражало готовность за свой счет восстановить дом русского царя. Оказывается, что оно сходным образом выражает пиетет и единственному, неповторимому, официально признанному национальным достоянием русскому баснописцу.

Обратная ситуация – игнорирования этого особого культурного статуса, дающего его носителю и особые права, – интерпретируется как нарушение уже сложившейся нормы. Этому посвящен отдельный фарсовый рассказ, слышанный от Крылова Н. М. Колмаковым. Действующим лицом в нем выступает владелец дома, где баснописец снимал квартиру после того, как в начале 1841 года вышел в отставку и покинул служебное жилье. Когда тот принес для подписания контракт, в котором указал страховую стоимость дома на случай пожара – 60 тысяч рублей ассигнациями, Крылов прямо на контракте добавил к этой цифре два нуля, заметив:

Для того чтобы вы были совершенно обеспечены, я вместо 60 000 руб. асс. поставил 6 000 000. Это для вас будет хорошо, а для меня все равно, ибо я не в состоянии заплатить ни той, ни другой суммы[917].

Так в рамках крыловского фарсового эпоса алчный купец-домовладелец выступает антагонистом бескорыстного купца-подрядчика. В центре обеих историй неслучайно находится дом как поэтический и идеологический топос. За рядовым городским строением, сохранностью которого так озабочен его хозяин, проглядывает образ сгоревшего царского дворца, а сам Крылов благодаря этому соотносится с фигурой государя, которому каждый русский почтет за честь быть полезным. Такой проекции способствовало и прозвище «дедушка Крылов», которое ставило баснописца в едва ли не родственные отношения с любым русским – опять-таки подобно царю-батюшке.

14

Угасание фарсовой активности. – Пирожки с ярью. – «Человек желудочный». – Гениальный сын гениальной матери

В истории фарсового поведения Крылова празднование 50-летнего юбилея его литературной деятельности 2 февраля 1838 года служит условной границей между двумя периодами. Если в первой половине 1830‑х годов он еще свободно работал над своей репутацией, внося в нее дополнительные штрихи, то после юбилея ему пришлось считаться с «дедушкой Крыловым».

В 1840 году завершается издательский проект Смирдина, выпустившего 40 тысяч экземпляров «Басен в восьми книгах». За годы его реализации читательская аудитория Крылова резко расширилась и качественно изменилась. Новая публика не имела шансов лично познакомиться с автором любимых басен и формировала представление о нем только на основании газетных и журнальных статей и портретов. Это неизбежно вело к тому, что тщательно выстроенный самим Крыловым образ оказывался все менее востребованным. Массовому читателю был куда понятнее «дедушка Крылов» – такой, каким он был обрисован во время юбилейного праздника и растиражирован прессой: обласканный властью добродушный старец, живое олицетворение вечной народной мудрости.

Полностью преодолеть эту тенденцию было невозможно, и в последний период жизни фарсовая активность баснописца заметно ослабевает. Крылов в это время стал реже бывать в обществе, хотя, по свидетельству Плетнева, «старость его не привела с собою немощей»[918]. Зато анекдоты, возникшие ранее и образующие каркас его публичного образа, находили новых и новых слушателей, и этому по мере сил способствовал сам Крылов.

Показателен случай из второй половины 1830‑х годов, который описывает в мемуарах его крестник Федор Оом. Мать