Шрифт:
Закладка:
Поскольку сюжет повести строится вокруг Тарутинского боя, Струйский отнес чтение басни ко времени пребывания русской армии в Тарутинском лагере с конца сентября по начало октября 1812 года. В действительности же текст «Волка на псарне» достиг армии только месяц спустя. По свидетельству нескольких мемуаристов, 6 ноября, по окончании сражения при Красном, Кутузов, прибыв на биваки Гвардейского корпуса, устроил там импровизированный триумф с демонстрацией захваченных французских знамен, завершившийся чтением басни Крылова[881].
К моменту написания повести эпизод с «Волком на псарне» был мало кому известен. Автор «Преобразования» мог слышать о нем от дяди – Александра Николаевича Струйского, служившего в лейб-гвардии Драгунском полку; впрочем, тот, раненый при Красном в ногу[882], вряд ли лично наблюдал эту сцену. Единственным печатным упоминанием о ней был комментарий, которым Греч снабдил текст басни в 1816 году, переиздавая материалы «Сына Отечества».
Источником для этой публикации, очевидно, послужил рассказ семеновского офицера Л. О. Ромейко-Гурко, записанный А. Н. Олениным после возвращения гвардии в Петербург в августе 1814 года. Рассказчик, родственник Олениных, сам был свидетелем того, как Кутузов после сражения при Красном, объезжая войска с трофеями, присел отдохнуть в расположении Семеновского полка,
вынул из‑за пазухи бумажку и начал всем предстоящим читать полученную им басню г. Крылова «Волк на псарне». Когда же дошло до стиха «Ты сер, а я, приятель, сед», то князь, приподняв свою фуражку, всем показал почтенное свое чело, украшенное сединами, следственно и опытностию, – сие знаменитое вместилище столь великих дум и замыслов ко спасению отечества[883].
Греч, человек в то время близкий к Оленину, скорее всего, получил эту историю из первых рук. Однако его пересказ отличается некоторыми деталями. Во-первых, у него Кутузов читает басню не по какой-то «бумажке», а непосредственно по журнальной публикации; во-вторых, он подчеркивает театральность происходящего и фактически превращает сцену чтения басни в кульминацию военного триумфа, а Кутузова – в актера, произносящего стихотворный монолог:
Сия басня заслужила особенное одобрение бессмертного князя Кутузова-Смоленского. После знаменитых сражений под Красным, объехав с трофеями всю армию, почтенный полководец сел на открытом воздухе посреди приближенных к нему генералов и многих офицеров, вынул из кармана 2 книжку Сына Отечества и прочел вслух басню сию. При словах: «ты сер, а я, приятель, сед!», произнесенных им с великою выразительностию, он снял фуражку и указал на седины свои. Все присутствовавшие восхищены были сим зрелищем! Радостные восклицания раздались повсюду[884].
История о том, как и когда Кутузов читал басню Крылова, разумеется, была известна не только Гречу, но и всем домочадцам и друзьям Оленина, включая самого баснописца. Тем не менее осенью 1837 года он никак не отреагировал на появление полуфантазийной версии Струйского. Но прошло всего четыре месяца, и в начале 1838 года о баснях Крылова как патриотической поэзии заговорили в полный голос.
4 февраля, на второй день после юбилея, «Русский инвалид» напечатал приветствие И. Н. Скобелева, где тот, именуя Крылова «отцом и командиром», писал:
В горестную поначалу, но в торжественную по последствиям Отечественную войну, вслед за святою присягою, за слепою преданностию к Батюшке Белому Царю неподражаемые твои басни грели кости и подстрекали дух наш: ты был героем, нам равным; вдохновенный гений твой порхал среди победоносных штыков наших![885]
Здесь подразумевалось то самое чтение «Волка на псарне», известное Скобелеву, который тогда в чине капитана состоял при Главной квартире.
По-видимому, этот вычурный пассаж и заставил помощника библиотекаря Публичной библиотеки И. П. Быстрова вспомнить о повести Струйского и обратиться к Крылову за пояснениями. Тот, обычно не стремившийся уточнять факты своей биографии, неожиданно выказал неудовольствие. Позднее Быстров вспоминал:
Когда я прочел это место Ивану Андреевичу, то он нахмурился и сказал: «Все это вздор… Я не бог… Возможно ли, чтоб я, частный человек, ни дипломат, ни военный, наперед знал, что сделает Кутузов?.. Смешно… Да и где Кутузов читал басню?.. Не в Тарутинском же лагере, а после… Скажите, мой милый, в каком-нибудь журнале, что все это было не так!.. Кого вы знаете из журналистов?..»[886]
Нельзя не заметить откровенную фарсовость этой сцены. Разыгрывая старческую беспомощность, Крылов пародирует тот образ «дедушки», которым его только что «наградили» на юбилейном празднике. Литератор с пятидесятилетним стажем, еще недавно редактор, пусть и номинальный, популярнейшего журнала, несомненно, был в состоянии сам написать и опубликовать уточнение к истории своей басни. Однако не в том, по-видимому, состояла его цель. Гораздо важнее было добиться, чтобы этим занялся профессиональный библиограф. Это избавляло маститого баснописца от необходимости вступать в полемику с мелким литератором и переводило вопрос в плоскость дискуссии о фактах, имеющих историческое значение.
Быстров не подвел. Оперативно составленные им «Примечания к басне И. А. Крылова „Волк на псарне“» появились в «Русском инвалиде» уже 5 февраля. Там говорилось:
Душевно благодарим г. Струйского за прекрасный исторический анекдот, но мы обязаны поправить автора там, где он отступает от истины: 1) По словам г. Струйского, И. А. Крылов проник думу Кутузова. Это вовсе несправедливо. Наш маститый поэт, довольный бессмертными лаврами, которые заслужил он на скромном поприще литературы, торжественно отрекается от сюрприза, предлагаемого ему г. Струйским, и откровенно сознается, что он тогда уже разгадал высокую думу князя Смоленского, когда ангел-истребитель в лице русского Фабия губил полки врагов, стремглав бежавших из России; 2) И. А. Крылов, собственною рукою переписав басню «Волк на псарне», отдал ее княгине Катерине Ильиничне, а она при письме своем отправила ее к светлейшему своему супругу[887].
Далее Быстров описывал сцену под Красным, почти слово в слово повторяя Греча, только заменив номер «Сына Отечества», по которому читал Кутузов, на «рукописную басню». Так среди хора юбилейных дифирамбов прозвучал первый настоящий историко-литературный комментарий к произведению Крылова. «Каждую черту в жизни великого человека, будь он воин или писатель, мы обязаны подмечать, записывать и предавать беспристрастному суду потомства», – резюмировал Быстров свое микроисследование[888].
Общая идеологическая рамка юбилея была очерчена уваровской концепцией народности. Наиболее прямолинейно ее выразил Р. М. Зотов в стихотворении «Нашему поэту-ветерану Ивану Андреевичу Крылову…», обратившись к баснописцу: «Любимый наш Поэт и Русской человек»[889]. Однако
