губами в ее влагалище. Что-то прокусил. Мне было все равно. Теперь и она тоже была в крови. Вот только боль у меня не прошла. Я схватил ее за горло одной рукой, правой, и сжимал до тех пор, пока она не потеряла сознание.

Я вышел из машины, взял несколько салфеток, заложил в брюки и застегнул молнию. Потом вернулся в машину и посадил ее прямо. Она нормально дышала. Я взял ее брюки и связал ей руки за спиной. Она тоже пришла в себя и спросила, что я собираюсь делать. Я велел ей заткнуться. Она заявила, что я не тот человек, с которым она садилась в машину.

Я съехал на обочину и остановился. Схватил ее за волосы и спросил, почему она меня укусила. Потому что ей так хотелось! Я взял ее рубашку, связал ей ноги и поехал в Норт-Гэмтон-парк. Остановился возле небольшого моста. Заглушил двигатель. Еще раз ударил ее по лицу и спросил снова.

Потом включил фонарик и осмотрел себя. Там все было в крови! Я сказал ей, что не смогу больше полюбить женщину! Она стала обзывать меня педиком и проклинать. Я снял штаны, вышел из машины и приложил к члену снег. Кровь перестала течь. Я медленно и осторожно надел резинку и снова сел в машину. Теперь я сказал, что собираюсь ее изнасиловать. Она только рассмеялась. Я разозлился и начал сильно потеть. Притянул ее поближе, приласкал. Потом прошептал ей на ухо, что она скоро умрет, и спросил, что она скажет теперь!

Наверное, она была под кайфом и просто улыбнулась мне. Я снял рубашку с ее ног и брюки с рук и велел ей одеться. Она так и сделала, а потом назвала меня малышом. Я душил ее добрых десять минут или около того, как мне показалось. Она обмякла.

Я просидел с ней полночи. Потом вытащил из машины и бросил в ручей. Она лежала лицом вниз. Я понаблюдал за ней около получаса и уехал. Вернулся в город и остановился у «Маркса» на Лейк-авеню. Выпил кофе, успокоился и вернулся к машине.

Я поехал на стоянку почистить машину. Ее туфли, носки и куртка были еще там. Выбросил все это, кроме удостоверения, в мусорный контейнер. Потом поехал домой. При свете дня я почистил, как мог, машину, но кровь все равно осталась на сиденье.

Больше недели я был как в тумане. Даже Роуз и Клара спрашивали меня, что со мной не так. Я почти никому ничего не говорил. Я чувствовал, что я – это не я, не тот, что раньше.

17. Клара Нил

Я не знала, что на него нашло, просто он был тише, чем когда-либо, и замкнулся в себе. Может, если бы я знала о его прошлом, я бы что-то заподозрила, но об этом он умолчал. Я знала только, что его выпустили по условно-досрочному. Он объяснил, что сидел в тюрьме за какой-то мелкий проступок. Я не знала о «Грин-Хейвене», не знала, что он из Уотертауна, не знала о его семье.

Моя дочь Линда сказала, что, по слухам, Арт вроде бы убил человека, который убил или переехал его сына, но в «Бронья продьюс» много чего рассказывали. Я не знала об этом, и мне было все равно. Я любила его. Я не знала, что он убил двух детей и что это разлучит нас. Я уже взяла на себя ответственность, одолжив ему свою машину, потому что у него все еще не было водительского удостоверения.

Двадцать пятого марта я поехала забрать с работы его и мою дочь Лоретту, и Арт спросил, можно ли ему сесть за руль. Так мы и ехали – Лоретта и двое моих маленьких внуков сидели сзади, а я впереди, рядом с Артом, – и тут нас обогнала и поморгала фарами патрульная машина.

– Ну все, на хер, мне кранты, – сказал Арт.

Конечно, я не знала, что пропала какая-то женщина и что Арт цеплял шлюх, когда брал мою машину напрокат. Он казался слишком опрятным для такого. Арт остановился не сразу, поэтому я сказала:

– Притормози, милый. Нам не нужны большие проблемы. В крайнем случае он выпишет тебе штраф.

Полицейский выписал ему штраф за вождение без прав и отсутствие детских сидений, и мне пришлось сесть за руль. Я высадила Арта, ожидая увидеть его позже, но в ту ночь он не подъехал на своем велосипеде и не постучал в окно моей спальни, как обычно. Он бросил меня. Прошло много времени, прежде чем я узнала почему. Из-за того штрафа в восемьдесят пять долларов у него были неприятности с надзорным офицером: он изменил жене и в нарушение условий условно-досрочного освобождения находился в машине с маленькими детьми. Роуз тоже подняла шум.

Так я потеряла Арта. Я проплакала много ночей, гадая, что случилось, но он никогда не любил ничего объяснять.

18.

К 1 апреля 1988 года, через двадцать семь дней после убийства Дотси Блэкберн, душитель «вышел из депрессии», как он сам писал об этом позже, и устроил еще одно представление для Гэри Маунта, доктора медицины, психолога, который обследовал его в клинике психического здоровья Дженеси почти девять месяцев назад и порекомендовал прочитать популярное исследование мужской сексуальности.

В ходе этой второй оценочной сессии Маунт, похоже, сделал вывод об устойчивом прогрессе поднадзорного: «Во-первых, он намерен жениться на своей подруге и сообщает, что их сексуальные отношения значительно улучшились. Она значительно похудела благодаря диете и чувствует себя более компетентной, поэтому они больше не испытывают сексуальных трудностей… Социальная адаптация показывает значительное улучшение… Он восстановил контакт со своими родителями, живет в приятной квартире со своей девушкой и, кажется, завел друзей. Ему удалось скрыть свое тюремное прошлое и таким образом избежать преследования со стороны журналистов и других лиц и не стать объектом насмешек. Также он сообщает, что у него все хорошо на работе, где он занят полный день… и скоро получит прибавку к жалованью. Короче говоря, у него нет никаких реальных жалоб, и он пришел на собеседование только по просьбе надзорного офицера».

Далее психолог отметил, что, «согласно отчету поднадзорного, повторения каких-либо импульсов или склонности к поведению, из-за которого он провел годы в тюрьме, не отмечено». На этот раз Маунт сократил свой диагноз до сексуального садизма, антисоциального поведения и смешанного расстройства личности, поверив на слово поднадзорному, который заявил, что больше не страдает от заторможенного сексуального возбуждения, аноргазмии и вторичной импотенции.

Маунт также упомянул склонность душителя игнорировать определенные темы и уход от ответов на прямые вопросы. Он отметил «нежелание и неспособность участвовать в лечении в настоящее время», но и это сопротивление не