Шрифт:
Закладка:
Царевна пошла обратно к собору. Точнее, она собиралась туда пойти, но, выйдя из вокзала, увидела, что улицы Подмосковия пустеют на глазах. Без всяких просьб его обитатели сами решили прийти ему на помощь. По одному, по двое, по трое, пешком и на лошадях, с оружием и без, жители Подмосковия просачивались сквозь свои потайные ходы и двери наверх, туда, где погибал их город. Хутулун решительно направилась наверх – она не могла бросить свой город.
Те, кто умел воевать и мог держать оружие, помогут пожарным выбраться из осады. Хотя, справедливости ради, после паники первых минут многие из пожарных и сами стали отбивать атаки нежитей, а другим пришла на помощь полиция. Те, кто воевать не умел или уже не мог, помогали с эвакуацией, обходя дома и выводя людей из огня. Совсем скоро улицы города наполнили толпы удивленных, даже шокированных, но вполне живых людей, между которыми сновали туда-сюда удивительные и неожиданные обитатели Подмосковия.
Из всех защитников города, не взявших в ту ночь в руки оружия, особенно выделялись двое: Прасковья и ее нечаянный верный помощник Евгений Сергеевич. Пожилой коммунист к своей смерти отнесся предельно отрицательно и долго не мог найти себе покоя, кажется, только в 2013 году перестал донимать обитателей Подмосковия своими жалобами и оставил бесплодные попытки «выбраться на поверхность». На смену отрицанию пришла тоска, и от самоубийства Евгения Сергеевича (можно просто Женя) спасла Прасковья. Она схватила его за рукав, когда он хотел шагнуть в пропасть под Лубянским замком.
Они подружились. Женя рассказывал Прасковье о том, чем жил город после похорон Сталина, как изменилась Москва, он рассказывал ей о мире, который она никогда не видела, и пока рассказывал, понял про себя очень важную вещь. Он не тосковал по Советской власти, коммунизм не имел ни малейшего отношения к его душевным терзаниям, он скучал по уютному миру, в котором он был маленьким мальчиком, любимым сыном своих родителей. И понимание это произвело в Евгении Сергеевиче такие грандиозные внутренние перемены, что он вновь расстроился из-за своей смерти. Жить бы и жить. Они стали неразлейвода, и Евгений Сергеевич сопроводил Прасковью наверх, когда от старости и болезней там, в Москве, умирал ее сын Миша. Они стояли за окном квартиры на балконе и смотрели на то, как вся большая семья собралась у постели умирающего. А перед самой смертью он увидел маму и улыбнулся. И Прасковья была счастлива.
Вот и в эту ночь они вместе спасали тех, кого можно было спасти.
Прасковья все понимала про толпу, и когда они поднялись в одном из спальных районов города, то ее Женя принес ей мегафон, и спокойным, немного строгим голосом Прасковья направляла испуганных москвичей туда, где огонь не достанет их. Вместе они спасли тысячи жизней. И время их закончилось одновременно.
В ту ночь наверху никто не удивлялся причудливому виду обитателей Подмосковия, никто их ни о чем не спрашивал. Как звери, которые на время пожара забывают о своих ролях охотников и хищников, жители Москвы перед лицом беды неожиданно решили показать себя с лучшей стороны.
* * *
Отправив Ваську с заданием, Степа и сам побежал. Ему казалось, что времени на исполнение его задания осталось совсем мало. Он схватился за тень от метромоста, в два счета перебрался через реку и бросился в сторону Садового кольца.
От бега шарф, закрывавший нижнюю половину лица, размотался, но Степа думал, что сейчас на него вряд ли кто-то обратит внимание. Улицы были заполнены людьми, которые пытались спастись от огня. В начале пожара кто-то решил убежать от огня на машине, но удавалось это далеко не всем, так что сейчас Степа был вынужден пробираться через заваленную искореженными в ДТП автомобилями улицу, между которыми бежали в разные стороны обезумевшие от ужаса люди. Источников пожара было так много, что никто из успевших выбраться из домов москвичей не понимал, где искать спасения. Степа выбежал на Садовое кольцо и замер.
Наверное, так выглядит ад. Точнее, Степа знал, как выглядит ад лично для него, но для всех остальных геенна огненная, в которой плач и скрежет зубов, должна была выглядеть примерно так.
Садовое кольцо превратилось в огненную пустыню. По обе стороны широкой улицы горели дома. Горело здание американского посольства, горел мрачный жилой дом напротив, модный торговый центр, над ними горела чудовищным алым пламенем высотка на Баррикадной. На Степиных глазах перекрытия верхних этажей не выдержали, и шпиль рухнул в облаке искр куда-то вправо, в сторону метро.
Воздух в пространстве между горящими домами раскалился до того, что у брошенных посредине улицы машин начала лопаться краска, и многие из них начали загораться. Если бы Степа был еще жив, пробраться через эту улицу было бы для него невозможной задачей, но, к счастью, он вовремя умер. За дымом и пламенем Садового он видел высившийся далеко впереди «зиккурат». Ему надо добраться до него, а дальше – разберемся.
Он, не останавливаясь, бежал вперед и на пересечении Баррикадной и Садового врезался во льва. Лев в буквальном смысле слова вынырнул из огня и дыма и кинулся Степе под ноги. Секунду они смотрели друг на друга: два существа, которые никогда бы в других обстоятельствах не могли встретиться, а потом каждый бросился бежать дальше. Степа бежал к «зиккурату», а лев – лев просто бежал. Он был еще совсем юным, он родился в зоопарке, и жизнь его к подобным испытаниям не готовила. Кто-то из сотрудников зоопарка, спасаясь, открыл ему клетку, и лев – его звали Сима – побежал. «Огонь» равно «бежать». Тут не было вариантов и неправильных ответов. Но куда именно бежать? Куда бы ни повернул Сима, всюду его встречал жар и едкий дым, и поэтому он в ужасе и отчаянии бежал просто наугад. Куда глядели его львиные глаза.
Он не придал никакого значения столкновению со Степой и просто бежал дальше, пока не нашел себе убежище в дворницкой дома № 4 на улице Спиридоновка. Там прятался дворник, но они со львом решили – и это был выдающийся пример невербальной коммуникации, – что разберутся с тем, кто кого будет есть, после пожара. Лев улегся на пол и поплотнее прижался к дворнику. А дрожащий дворник гладил его густую подпаленную шерстку и говорил
